– Это кто у кого ещё сидит? На то, что я добываю, ты и пьёшь, и жрёшь каждый день!

– Чего? Что ты там тявкаешь, щенок? – она была готова ему всыпать, но Ворон резво увернулся. – А ну, повтори!

– Как есть, так и говорю!

– Да ты мне всем обязан, всем! Я тебя жизни научила, отродье неблагодарное! Я тебя из «каменоломней» вытащила! Ты бы давно уже подох без тетки Иланги. С голодухи бы подох, щенок! Или надзиратели забили. Я тебя, ублюдка, от смерти спасла, да не один раз спасла! И вот она благодарность! Кружку рину тетке пожалел…

Она из крика скатилась в слёзы. И Эл уже пожалел о своих словах. Он поднялся, нашёл на запылённой полке какой-то замызганный мешочек, понюхал, сморщился.

– Тёть, ну, не серчай! – подсел рядом, погладил по седым космам. – Честно, ни фларена нет. Давай я тебе лучше ликлома заварю! Голова пройдет… Давай?

– Отвяжись ты от меня со своим чаем! – Илангу трясло как в лихорадке. – Исчезни с глаз моих, отродье проклятое! За что мне это? Ненавижу всё! Проклятая жизнь! Ненавижу всё это! И тебя ненавижу! Что за доля мне такая выпала?

– Тёть, ну, ты чего раскисла? – он обнял рыдающую тётку худющей загорелой ручонкой. – Да всё у нас хорошо будет! Вот увидишь!

Иланга уже не рыдала, но всхлипывала ещё долго. Потом вдруг утёрла покрасневший нос, уставилась в стену, будто что-то придумала.

– Ох! Вспомнила… Вот я дура! – она вскочила проворно. – Давай собирайся, пошли!

– Куда? – удивился Эл, но, не смея ослушаться, потянулся за ботинками.

У него всех сборов – эти дырявые башмаки напялить. Год назад он их выиграл на спор в уличной драке.

Тогда его так отделали, вся рожа в сплошной синяк превратилась, неделю не видел ничего толком. Зато теперь в обуви щеголял, не босой.

Правда, от башмаков уже одно название – дырка на дырке. Но, может, осень ещё выдюжат, а там уже к зиме надо новыми разжиться… Денег бы на них ещё достать, чтобы снова битым не ходить.

И, словно услыхав его мысли, тётка усмехнулась довольно:

– Я знаю, где денег взять.

***

Погода хуже некуда. Дождь ледяной сыплет за шиворот. Стылая грязь затекает в башмаки сквозь дырявую подошву. На кой Иланге вздумалось тащиться в такую даль?

Мастеровая улица. Эливерт здесь нечасто бывал – в этой части города располагались лавки ремесленников и кустарей. Дальше они свернули в узкий, залитый помоями переулок.

Тётка робко постучала в массивную дверь неприветливого дома без окон, не дождалась никого и затарабанила уже решительнее и громче.

Дверь распахнулась, на пороге возник хозяин. Разглядев нищего вида женщину и мальчишку-оборванца, он тотчас нахмурился и грозно рявкнул:

– Чего надо?

От его рыка Элу захотелось втянуть голову в плечи. Незнакомец показался огромным и страшным, будто жуткий зверь – ронранейяк, которого однажды привозили на ярмарку в большой кованой клетке. Грузный, мощный, высокий, несмотря на горб, перекосивший его фигуру. С красным лицом и неприятным прищуром. Выражение пугающего до смерти, жёсткого лица внезапно изменилось.

– А… Явилась-таки, – похоже, горбатый узнал его тётку. – Ну… Заходите!

Так они оказались в тёмном странном доме. Хозяин запер дверь на огромный замок, ключ от которого болтался у него на толстой шее.

После промозглой улицы казалось, что в мрачном доме невыносимо жарко и смрадно. От дыма резало глаза, дышалось с трудом. Через несколько мгновений Эливерт увидел причину.

В большой комнате обнаружился очаг, в котором ярко полыхал огонь. Вернее не очаг, а горн…

Эл, наконец, понял, отчего так жарко, и воняет гарью. Это кузница!

Какие-то дымоходы тут имелись под потолком, но не справлялись с облаком едкого дыма.