Да и опасно.

Пришлось уехать прочь, но мысленно Эл ещё не раз возвращался за день к этому дыму и пожарищу. А ещё к тому, что произошло утром в Берфеле...

Он посматривал сверху на чумазое «солнышко», что сидело перед ним, цепляясь ручонками за луку седла. Граю оглядывалась на него через плечо, искала его глаза, его улыбку.

Он смотрел и не понимал. Как можно отдать такое чудо? Продать свою родную дочь? Люди, для которых пьянка дороже родной крови, разве это люди вообще? Твари, хуже нечисти…

Как можно вот так?!

Всё ещё удивляешься, атаман? Да брось! Разве ты забыл, как это бывает?

Память… Проклятая память – такая шутница! Иногда хочешь что-то красивое оставить себе навсегда, а оно тает, и ты даже со временем не уверен, а было ли это на самом деле. Как сны о детстве…

А другое – рад бы забыть, и даже воспоминания о том, что это позабыл, стереть до конца, уничтожить. Но ничего не выходит. И картинка встаёт перед глазами так ясно, словно только вчера…

***

16. 16 В сердце ребёнка

Прошлое

– Эливерт! Просыпайся, паршивец! Хватит дрыхнуть!

Тётка бесцеремонно сдёрнула его на холодный пол с лежанки.

– Чего пристала? – сонно проворчал он, заползая обратно.

Иланга шумно носилась по всей комнатёнке, с грохотом расшвыривая их немногочисленные вещи.

– Где брага моя? Там ещё почти половина была? Да вставай ты уже!

Она снова сильно встряхнула его за плечи.

– Признавайся, куда дел! Выхлебал, что ли?

– Да нужна мне эта гадость! – Эл зло дёрнулся, высвобождаясь из её хватких пальцев. – Я эту твою дрянь не пью.

– А где тогда? – взвыла тётка, с громыханием опрокинув ещё что-то с полки. – Где?

Сон пропал окончательно. Эл потёр глаза, хмуро уставился на взлохмаченную раздражённую женщину.

– Да ты же вчера допила всё, – вздохнул он. – И вино, и бражку… Вон бутыль валяется в углу. Вон кувшин пустой.

Иланга, тяжело кряхтя, нагнулась, подхватила с пола кувшин, заглянула внутрь с такой надеждой, будто там что-то ещё могло притаиться на дне, в сердцах жахнула об стену так, что отлетела ручка, и сама посудина чудом не разбилась.

Тётя грузно опустилась на низкий топчан, замолчала. Взгляд её бессмысленно блуждал по каморке. Эл видел, как дрожат её некрасивые грязные руки.

В комнатушке невыносимо воняло перегаром. Очень хотелось убраться подальше из этой конуры. Да и от тётки тоже, пока она не в лучшем настроении. Последнее время по утрам она становилась злее цепного пса, любое слово Эливерта её могло взбесить.

– Слышь! – тон внезапно изменился. – Сходи! Возьми мне чего-нибудь!

– Чего? – протянул обречённо Эливерт.

– Да хоть чего! – вспылила она снова. И тотчас мольба со стоном: – Ой, подохну сейчас, дружок! Худо мне! Сходи!

– Денег нет.

– Как это нет? – Иланга взвилась мгновенно. – У тебя вчерась ещё два фларена оставалось. Куда дел, сопляк?

– Я куда дел?! – ахнул он. – Да ты ж их сама пропила! Не помнишь, как с дружком этим своим на пару у меня деньги отбирали вчера? Руки выкручивали! А я говорил: не тронь! Жрать нечего, а вам бы всё брагу хлебать!

– А что ж ты ещё не добыл, коли знал, что последние?! – огрызнулась Иланга, смутно припомнив вечер накануне. – Всё в рот мне заглядываешь, сколько я пью, вместо того, чтобы промышлять, покуда можно… Почему не стырил вчерась ничего? У тех, с которых всё началось. Там уже все были хороши, не заметили бы.

– Они нас накормили, а я к ним в карман полезу? – обиженно фыркнул он. – Ничего лучше не придумала? Лучше бы у этого… своего… попросила! Только и знает, что за наши фларены гулять.

– А ты не суйся не в свои дела, паршивец! Ишь, чистоплюй! К этим не полезу в карман, к тем не полезу! Только и знаешь на шее моей сидеть!