Он передёрнул плечами и снова сосредоточился на маме:

– Мне… мне просто нужно было немножко подышать. И я не заметил, что гулял так долго.

– Ну, ладно, пойдём отыщем бабулю, – настойчиво произнесла мама. – Она волнуется.

Они быстро зашагали по тропинке, Марвин – чуть впереди Тайриса, но уже перед самым домом Тайрис вдруг окликнул брата:

– Подожди! Марвин! Марвин, подожди… Что ты знаешь про Теневика?

Марвин остановился. Тайрис заметил, как он внутренне сжался, оборачиваясь – лицо исцарапано ужасом.

– Ты где это слово услышал? – спросил он тихо.

– Ну… – У Тайриса почему-то ёкнуло сердце, как будто он сказал что-то, чего не надо говорить; он тут же решил, что про старика лучше промолчать вовсе. – Ну, у кого-то, – ответил он.

Его двоюродный брат сделал шаг навстречу, приблизился, чуть заметно качнул головой, сощурился – солнце било ему в глаза:

– Нельзя это имя произносить.

– Какое имя? – раздался у Марвина из-за спины бабулин голос. Она сперва посмотрела на Марвина и только потом на Тайриса: – А, Тай. Слава богу. Уж как я рада, что ты цел и невредим. Ты чего сбежал? Он дразнил тебя? Обзывался? – Она двинулась к Марвину: – Дразнил, да? Признавайся!

Марвин, не отвечая, смотрел в землю.

– Марвин, я спрашиваю: про какое такое имя вы говорили? Марвин, не серди меня! Отвечай!

Поняв, что Марвин отвечать не собирается, Тайрис решил сказать правду:

– Он ни в чём не виноват. И ничего не сделал… Это я его спросил про Теневика, бабуля.

Бабушка вцепилась Марвину в руку. Устремила взгляд на Тайриса. В глазах её мелькнул тот же ужас, что раньше – у Марвина.

– Говори, да не заговаривайся, Тайрис, – прошептала она.

Тайрис посмотрел на брата – вдруг тот ему всё объяснит. Марвин напряжённо улыбнулся:

– Это значит: «Думай, прежде чем что-то сказать», Тайрис. Это имя никто не произносит, его даже упоминать нельзя…

Всходило солнце, гул и щёлканье насекомых раздавались в воздухе. День совсем не походил на понедельник, и, хотя ещё не было и шести утра, жара уже казалась невыносимой. Зной и пыль заполнили всё вокруг, Тайрис зевнул под москитной сеткой, вслушиваясь в позвякивание кастрюль и сковородок на кухне. Мама уже упомянула разок, что бабушка встаёт очень рано, – и, похоже, не обманула. Не важно, он-то в любом случае не спит.

Голова лежала на больших пухлых подушках, на затылке скопился липкий пот, как после тренировки. Поспал он совсем немного – каждый раз, проваливаясь в сон, специально встряхивался, а потом долго лежал и думал про старика. Про то, как рассердилась бабушка, когда он заговорил об этом Теневике, про то, что обратно к ней домой они ехали в молчании, и это оказалось ещё хуже, чем болтовня и игры на пути туда.

Мама ему сказала: бабушка притихла, потому что переволновалась за него, вот только в тот момент, когда он упомянул Теневика, в глазах у неё он увидел вовсе не волнение, а страх. Тот же страх он уже видел, когда заговорил про могилу на склоне горы.

При виде того, как сильно бабушка перепугалась, ужас заполз к нему в сердце. И, хотя Тайрис и понимал, что глупо давать волю воображению, он всю ночь пролежал на неудобном боку: не хотелось поворачиваться к окну, за которым дёргались в пляске тёмные силуэты, не хотелось думать, что кто-то смотрит на него снаружи.

Тайрис ещё раз зевнул во весь рот, потянулся и почувствовал, что нога дотронулась до чего-то мягкого. Надо бы разобраться до чего, вот только сил в нём совсем не осталось, лень было посмотреть, что это такое, поэтому он пошевелил пальцами, проверяя. Мягко… перья, что ли? Нет, ведь бабуля дала ему, чтобы накрываться, простыню, а не одеяло. Носовой платок? Носок? Нет у него ни того ни другого.