В коридоре раздаются шаги.

С Джеффри мы познакомились в средней школе.

Это было во вторник.

В столовой были пицца-палочки, а их готовили только по вторникам. Я стояла в очереди за ними позади кого-то в вязаном жилетике. Пока я пыталась осмыслить этот вязаный жилетик, к нам подошла группка мальчиков в футбольной форме. Они поздоровались с Вязаным Жилетиком и пролезли вперед него.

– Они же все пицца-палочки съедят! – Первые вырвавшиеся у меня слова, просто гениально.

Вязаный Жилетик обернулся. Я несколько раз видела его в коридорах, но никогда не обращала внимания. У него были такие большие карие глаза и густые русые брови, будто медовые гусеницы. Медогусеницы. Будто холодным зимним днем в них можно завернуться и будет тепло. Когда он посмотрел на меня, гусеницы столкнулись лбами.

Он сказал:

– Прости, пожалуйста, можешь пройти вперед меня.

– Ты уверен? – спросила я.

Меня это удивило, ведь, когда большая группа популярных мальчишек подреза́ла кого-то в очереди, все обычно притворялись, что ничего не видели, – и на этом всё.

Он кивнул, я встала на его место, и последние пицца-палочки достались мне.

Потом я увидела, как он сидит за тем же столом, что и футболисты: у дальнего конца, поодаль от них. С тарелкой начос.

Я тронула его за плечо и сказала:

– Хочешь сесть со мной и моей подружкой? Я отдам тебе половину пицца-палочек.

Он посмотрел, куда я показала, – на стол, за которым, прислонившись к стене, сидела Сисси и выковыривала ветчину из шефского салата.

– А то! – ответил он.

– Меня зовут (), я люблю пицца-палочки, – сказала я.

– Меня зовут Джеффри, мне пицца-палочек еще ни разу не досталось, – сказал он.

– Кот! Ох, Кот, как хорошо, что ты тут!

В дверях кабинета миссис Ремли появляется Джеффри. Хочется на него зашипеть: типа научись ходить потише. Он слишком круто заворачивает за угол, задевает головой дверную раму и в испуге шарахается. Не вреза́ться в углы он уже хорошо научился, но время от времени от нетерпения забывает, что его голова – картонная коробка. Он прикладывает ладонь к ее боковой стороне и ошеломленно моргает.

Каждый раз, когда вижу Джеффри, в груди ёкает и я убеждаюсь, что с нами все будет в порядке, хоть мы и застряли тут. Это из-за того, кто Джеффри на самом деле, а не потому, что он теперь так выглядит. Лицо Джеффри – накаляканная мелком рожица, два круглых глаза и прямоугольный рот с квадратными белыми зубами. Когда он моргает, кружок превращается в полукруг, как анимация из двух кадров.

Он поправляет свой голубой вязаный жилет и осматривается, словно кто-то мог заметить его осечку, хоть и знает, что миссис Ремли никогда не станет смеяться над учениками.

– Кот, – начинает он заново, на сей раз медленней. – Просто ужас… Пойдем, я тебе покажу…

Когда я делаю шаг к нему, он осекается – я теперь на свету, и видны мои глаза. Их отсутствие. На лбу у Джеффри появляются прямые черточки бровей, между ними формируется картонная борозда. Уголки прямоугольного рта загибаются вниз.

– Кот?

– Все со мной в порядке, – отвечаю я. В пыльных стенах кабинета мой голос слишком громок. – Что там такое?

Он горбится и ладонью приплющивает закрытый глаз.

– Господи, Кот. Я думал, ты совсем того.

– Не-а, пока цела.

Он выглядывает поверх ладони. Один его глаз – закрашенный кружок, второй – пустой.

– Ты все равно видишь?

– Увижу все, что ты мне покажешь.

Теперь я меньше волнуюсь о своих глазах и больше о том, почему Джеффри так торопился. Он никогда не торопится. Иногда тревожится, но делает это с добродушным спокойствием ведущего телеигры, представляющего дерьмовый приз. Джеффри – тихая гавань, потому что у него нет выбора: он поддерживает мир между нами.