Стоит только покинуть дом, как там тотчас заводятся новые действующие лица. Еще во дворе мы увидели привязанную у задней калитки лошадь с перемётной сумой.

– Хорошо, языка брать не надо, сам приехал, прокомментировал Север.

– Говорить я буду, лучше меня никто старогерманский язык не знает. Вам можно сказать два три самых простых слова, держитесь отстраненно, высокомерно. Больше слушайте, впитывайте. Пригодились, наконец, баллады и знание средневековых манер моего брата Андреаса. «Языком» оказался староста деревни, что в этом времени еще не разрослась до замка, и находилась за двумя холмами, в паре километров отсюда. Поэтому мы её не увидели.

В холле был мужчина, в крестьянской одежде, с синими глазами, ярко выделявшимися на обветренном, красно-загорелом лице, он снял войлочную шапку, низко, в пояс поклонился.

– Что нужно? Почему во дворе не ждал? Голосом Андреаса можно было пельмени замораживать.

– Ждал, долго ждал, господин барон. У Андрея дёрнулся глаз. Мы переглянулись.

– В деревне как вчерась дым увидели, сразу поняли, что вернулись вы. Уж так обрадовались, так обрадовались! Вот обчество прислало меня своё почтение выразить, и спросить – может нужно чего господам?

– Неси сюда свое почтение. Староста, пятясь и снова кланяясь, ушел во двор.

– Девчата, в комнаты идите, потом объясню. Миша нужно окорок принести из подвала, ещё ту самую большую головку сыра. Север тебя тоже попрошу снова в замок сходить, в подвале маленький бочонок с пивом в углу стоял, неси. Соли килограмм десять отсыпь, мешок возьми. Вить, где начатый мешок с мукой оставил? Не надо, не заноси, его тоже отдадим. Эмма, где Вы?

– Тут, у себя. Увидела его в окно, сразу легла в постель, больной притворилась.

– Он подходил? Спрашивал что?

– Да, подходил, говорил: где остальные господа, сколько ждать, чем я больна. Я на все вопросы в ответ кашляла.

– Вы гений, Эмма! Он как к тебе обращался?

– Почтительно: госпожа баронесса. Я не возражала.

Почтение выражалось в свежеубиенном барашке, трех синих курицах, одном гусе, корзине с яйцами, свежем сливочном масле, завернутом в лопухи. По счастью, птица была выпотрошена, ощипана, хоть и с головой и ногами, а барашек разделан.

– Что скотина? Андрей намеренно задавал вопрос лаконично – обтекаемо.

– Вся цела, в апреле трава уже вовсю пошла, господин барон, приплоду много. Кони только сильно отощали, овёс ваш кончился, непривычны они на траве да сене.

– Сами овёс сожрали?

– Дык, это… весной совсем туго было, сами знаете, прошлогод и позапрошлогод неурожай был, голодать начали, посевное зерно чтоб не съели, ваш овёс по дворам раздал, помилуйте!!!

– Коней и скотину пригонишь завтра. С утра. Конюха сюда. Скотник и коровница пусть тоже придут. Приплод в хозяйства отдаю за уход, пусть себе оставят. Ты скажи людям, пусть отпразднуют наше благополучное возвращение, эль возьми, окорок, сыр, муки для пирогов, соль на все дома справедливо подели, проверю. Завтра приеду, после полудня, смотреть как живёте, хорошо ли работали всё лето. Женщин пришли в дом, уборку делать. Всё. Поезжай.

– Благодарствую, господин барон. Тама это, дом я вкруг обошел, пока ждал. Похоже, воры в доме были, да спугнул кто. Мешки с одёжей и тканью добротной под окном валяются.

С непонятным выражением вытянутого лица, староста по новой набил кожаные перемётные сумы теперь нашей провизией, привязал к седлу сзади мешок, впереди себя бережно укрепил бочоночек и так в обнимку, беспрестанно оглядываясь, медленно уехал.

Пока я за мешками бегала, Ида печь затопила, придвинула горшки с кашей и щами, обед греть. Почтительного барашка, гуся и трех птиц счастья отнесли на ледник, яйца зашкворчали в огромной сковороде, со щедрой добавкой свежего масла. Ну что бы мы без нашей кормилицы делали? На тощий желудок совет держать – дело бесперспективное.