То нет Его, то явит вдруг
Свой уплотнённый Божий Дух.
И души, души, всюду души,
От их стенаний рвутся уши.
От слёз и стонов всё сжималось,
Душа моя – сплошная жалость.
Душой я слышал и смотрел,
Хоть тела больше не имел…
Но вот всё замерло вокруг:
Спустился с неба Божий Дух,
Переливался образ некий,
Напоминая человека.
Вокруг недвижно, как литые,
Собрались ангелы, святые,
И сыновья: Адам, Иисус.
Средь них, не разжимая уст,
Мария, мать Христа, стояла,
Лучи надежды излучала,
Христова Духа благодать.
Я в ней искал сестру и мать
И в пору всю, как шёл экзамен,
Я возвращался к ней глазами.
(Хотя – уж не секрет большой —
Не телом видел, а душой).
В сторонке, наклонясь понуро,
Стояла чёрная фигура:
В плаще запахнутом, как грек,
Какой-то странный человек.
Я, глянув, будто бы проснулся,
Я всей душою содрогнулся.
Я будто бы нашёл искомое,
Давно забытое знакомое,
Остановился оглядеться.
Как будто защипало сердце
Виной знакомою, забытою,
Навеки, кажется, зарытою…
Услышав совести укол,
Глаза на Деву перевёл.
Но дрогнула святых толпа:
Мне голос светлого Столпа:
– Скажи мне, чадо, как ты жил?
Как Богу своему служил?
Как ты хранил в душе мой Дух?
Да не дели вину на двух,
Не вздумай предо мной лукавить,
Других винить или ославить.
За все вины ответишь сам.
И знай, не верю я слезам.
Но я молчал. Как мне сказать,
Что предал я отца и мать,
Что предал всю свою семью,
Что предал Родину свою,
Что от причастья в церкви бегал,
Что верил я сверхчеловеку,
Что Дух и Веру я забыл,
На философию сменил,
Что в рай земной я вёл дорогу,
Что положил людей я много
За тот прекрасный идеал,
Хоть ничего стране не дал.
Всё потому, что возгордился,
Что Духом Божьим поступился.
Но я молчал. Не мог сказать.
Я мог лишь думать и страдать.
Владыка вроде усмехнулся,
И низко надо мной нагнулся.
– Я всё слышал. Где Иосиф?
Мы его сейчас допросим.
Скажи, Иосиф, это ты
Посеял вредные мечты?
Ты в мою рядился тогу,
Строил райскую дорогу?
Ты мозги всем закрутил,
Божий Дух мой замутил,
Философией своей
Столько положил людей?
Дрогнул черный силуэт,
И услышал я ответ:
– Да, Владыка, но ведь это
Ты мне дал свои советы,
Как людей мне проверять,
Веру Божью очищать.
Искушений много в свете.
Каждый за себя в ответе.
Были те, кто не поддались,
Вере верные остались.
Видишь, молятся любя
За родных и за себя.
Я-то что? Я твой холоп.
Помнишь, сделал ты потоп?
– Ладно, не тебе судить.
Смог ты многих погубить.
Если б не твоя победа,
Ты б прощенья не отведал.
Ведь тебе решил мой суд
Кочегаром быть в аду.
Вынем Дух его души.
Посмотрю, а там решим.
Снова Бог ко мне нагнулся,
Глянул в душу, усмехнулся.
– Тут не надо и гадать.
В ад его и очищать.
В пекло ты его засунь-ка,
Да включи-ка все форсунки,
Все грехи чтоб выжигать.
В этом Божья благодать!
И Усатый расстарался,
Сгрёб меня, и я расстался
С мыслью жалобить. его:
Тут не вышло б ничего.
Он форсунки все включил,
Хохотал, что было сил…
VI
Любовь и Правда так высоки,
Что им не нужно философий.
Простыми чувствами живи,
Святее Правды нет, чем в них.
А Зло и Ложь опоры просят,
Плетут ходули философий.
Ты душу и глаза умой
Простою Божьей чистотой.
И если даже мы не знаем
Всей сказки о Добре и Зле,
Любовь и Правда оправдают
Нам пребыванье на Земле.
Вольнодум.
Книга вторая.
Три отца
I
Всю жизнь свою,
С пятнадцатилетнего юнца,
Я жду с работы своего отца…
Я жду,
Когда мои незрелые,
Упрямые мозги
Пронзят
Усталые, тяжёлые шаги,
Когда в душевной скважине вины моей,
Правдивостью скрипуч,
Вдруг провернётся
Неизбежный ключ,
И, выверлом
Заранее виня,
Отец мне душу вскроет
Истиной огня.
А я,
Безопытный,
Имея только лишь упрямый нрав,
Хочу кричать,
Что мой отец неправ.
Но что я мог сказать?
Что мог?
Передо мной сидел
Усталый Бог.