– Благодарю тебя, Белбог, – Рысь поморщился: волна нестерпимой боли накатывала в боку и в плече. Но стон сдержал. Он из рода русичей, ему нельзя показывать слабость. И потерял сознание.

Слова. Снова распадались на звуки слова. Словно из тумана вырастали фразы, огромные, тяжёлые, сдавливающие грудь и почему-то лицо. Рядом кто-то говорил. Ему хотелось, чтобы он замолчал. Так больно! Воинко с трудом разлепил веки. Над ним в комнатном сумраке нависала густая борода, бугры мясистых губ, окаймлённые белыми завитушками, ходили ходуном.

– Белбог, это ты? – голос Воинко прозвучал еле-еле.

– Очнулся, – обрадовался кто-то.

Женский голос. Матушка!

– Слава Белбогу, – пухлые губы шевельнулись и отпрянули, а вместо них выросло тревожное лицо матери.

– Сынок, ты у своих. Всё позади. Скоро будешь здоров, дед Матвей вторые сутки от тебя не отходит.

– А где Белбог?

– Белбог? – она растерянно оглянулась.

– Бредит, – донёсся уверенный голос деда Матвея.

– Может, не бредит, – не согласилась мать. – Кто-то же вырвал из рук мальчишек змея и понёс навстречу нашим. Да так, что они забеспокоились и поскакали быстрей. Ветра-то почти не было. И на лошадей наткнулись… Случайно, что ли? А потом уже амулет к храму привёл. Очень вовремя. Чуть бы опоздали… – Она снова склонилась к сыну. – Белбог всегда с нами. А ты поспи. Теперь можно. Хворь отступила. Поспи сынок.

Воинко тихо улыбнулся.

– Он с нами. Я его видел, – парень приподнял голову. – Мама, я хочу стать волхвом Белбога. Как только встану на ноги.

– Хорошо, хорошо, сынок. Вот поднимешься, тогда и поговорим. Правда, дед Матвей?

– Желание понятно. Обсудим.

Без сил откинувшись на подушку, Воинко закрыл глаза. И почти в тот же момент заснул. Безмятежно и мирно, как засыпал когда-то крохотным дитём на мягких любящих руках матери.

Плавно покачиваясь, телега катилась по слегка примятой траве – малоезжей полёвке, пробитой по залитому солнцем увалу. Выше тянулись стройные сосны, улетающие вершинами к облакам. Внизу раскинулась Верёвка – заваленная камнем речушка, в два шага перейти можно. По мокрым булыжникам отважно прыгал голенастый мородунка[2]. Трудень, гнедой с длинными ногами и пегим вкраплением под грудью, не торопясь, натягивал постромки, степенно вышагивая по едва угадываемой дороге. Выехали с утра, ещё на камнях роса лежала. Сейчас уже полдень, а половину пути не преодолели. Вдовец Несмеян Донсков – маленький, шустрый старичок с аккуратной полуседой бородкой, уютно расположившись полулежа на солидной охапке сена, оборачивался к своему слушателю – шестнадцатилетнему пареньку Горию – худенькому, но широкому в плечах. Серьёзные серые глаза парня задумчиво смотрели по сторонам, а пальцы то и дело шевелили завивающийся пушок на подбородке: подражая взрослым, парень будто оглаживал несуществующую заросль. Свесив ноги, он покачивался в такт движению. Дед говорил тихо, и чтобы его слышать, юноша то и дело наклонялся.

Шумел ветер, качая и путая цветущие ветки жимолости и шиповника. Горий втянул носом цветочный аромат: «Как пахнет!» За околицей Коломны, села, где он вырос, вроде тоже полно всякого диколесья, той же жимолости, но все же не тот дома запах. Парню казалось, что здесь, в горах, аромат цветущих кустов более насыщенный и яркий. Буквально вчера он с другом Родиславом, конопатым и добрым увальнем, что приезжает частенько из города погостить у деда Богумира, бегал на сопку за селом – яйца птичьи поискать. Разорив по дури два гнезда, тут же на костре спекли найденные четыре яичка, сами не наелись, но зато накормили досыта сотни две комаров. А по возвращении Гор получил ещё и подзатыльник от Несмеяна за порушенные жилища для пернатых.