Когда Уэмак закончил свою речь, радостные, восторженные крики раздались из толпы, в считанные мгновения их подхватили другие собравшиеся, и вот уже все люди, словно рокочущее море, приветствовали обретение нового бога. Они славили Таинственного Владыку, Уэмака, Истаккальцина и самих себя. Тем временем молодой вождь взял заострённую резную птичью кость и с благоговейным трепетом поднял её к небу, а затем решительно вонзил в мочку уха, проткнув её насквозь. Он почти не почувствовал боли, лишь жар разлился по всему телу, содрогнувшемуся от пламенного экстаза. Жрецы начали раздавать всем колючки агавы. Люди без страха пронзали плоть и выпускали капли драгоценной влаги в честь Таинственного Владыки. Некоторые ранили себя ещё и ещё, стремясь угодить новообретённому богу. Матери протыкали кожу детям, и те плакали, не понимая, ради чего им причинили такую боль. Даже раненые, потерявшие много крови, исполнили волю правителя. И вот, когда в лагере изгнанников не осталось ни одного, кто бы не принёс жертву Тлакацинакантли, огромная тень в форме летучей мыши на мгновение закрыла небо и затмила солнце, а затем унеслась вдаль. Нетопыри и совы высоко в кронах неистово закричали, шумно хлопая крыльями. Налетел ветер, срывая пряди пачтли с ветвей кипарисов. А Истаккальцин вскинул руки и, воззвав к богу, начал читать молитву, первую за все дни испытаний и странствий.

Утро нового дня, светлое и радостное. Истаккальцин встал незадолго до рассвета. От томительного предвкушения щемило в груди и трепетало сердце. Жрец поймал себя на мысли, что такое светлое, искреннее чувство он испытывал последний раз в детстве, а во взрослой жизни с её сдержанностью, ложью, деланной степенностью и неестественностью такому восторженному и чистому переживанию места не находилось. «Цветов и песен жаждет моё сердце» [62], – вспомнилась ему строка из стихотворения. «Да, именно так», – ответил он сам себе. От утренней прохлады приходилось кутаться в плащ, но в груди всё пылало, клокотало, будто мужчина проглотил огонь, который заставлял кипеть все внутренности. Но Истаккальцин знал, то вспыхнуло пламя новой веры, разгорающееся прямо в сердце.

Рано на заре торжественная процессия покинула последний лагерь изгнанников, который они разбили предыдущим вечером. Но странствиям подошёл конец, больше не будет утомительных путешествий и временных стоянок. Сегодня измученные люди обретут новый дом. Разодетые в прекрасные цветные плащи с роскошными плюмажами на головах шли жрецы и аристократы. В руках они несли курильницы, мешочки с копалом, сосуды для возлияний, листы бумаги, приспособления для кровопускания и посохи-погремушки. День разгорался. Радостными криками и пением птицы встречали восход солнца. Невообразимо быстро, работая крыльями, пролетел над участниками шествия вечный труженик колибри. Черепахи, греющиеся на корнях деревьев, с плеском попадали в воду при виде приближающихся людей.

Вот уже впереди между стволов вездесущих кипарисов показалось обещанное Таинственным Владыкой плато. Высокие каменистые гребни вздымались из воды почти вертикально вверх. А самый большой участок суши казался среди затопленного леса гигантским кораблём, чудом заплывшим так далеко в непроходимые дебри. Собравшиеся подошли ближе, сплошная стена высоких стволов расступилась. Что это? Свет? Как давно Истаккальцин не видел яркого солнечного света, нет, не тех робких лучей, с трудом пробивающихся через могучие кроны, а яркого тёплого потока, от которого до боли резало глаза. Скелеты Эстли и Малиналли стояли у подножья, приглашая путников наверх. Узкая тропка на обвалившемся участке, достаточно пологая, чтобы подняться, но всё же крайне неудобная для ходьбы, казалась единственным приемлемым путём наверх. Уэмак пошёл первым. Вестники Тлакацинакантли в тот же миг взмыли в воздух и оказались на краю обрыва, наблюдая за карабкавшимися людьми. Истаккальцин измазал дорогой плащ глиной. Несколько раз мужчине пришлось опереться на руки, дабы не потерять равновесие. Следовавший за ним Несауальтеколотль справился с восхождением ничуть не лучше.