Обученный малый, подумал тот.

Он сдвинул каблуки и резко, по-военному поклонился.

– Я могу продолжать? – спросил он.

– Да, – сказал президент, – да. Разумеется.

– Я прослушал ваш дневник, – сказал Рихман. – Во всяком случае, ту часть, которую… смог прослушать.

– Что ж… – ответил Ковальчик. – Хорошо.

– Я… прошу прощения.

– Мне не нужны ваши извинения. Мне нужны ваши соображения.

– Они должны были свернуть программу.

– Они и свернули…

– А теперь – возобновили…

– Да… теперь – возобновили. Они никогда не закроют Программу. Это естественно. Я не говорю уже о соображениях политических… экономических… об игре интересов… просто, это естественно… человечеству, как любому биологическому виду, присуща тяга к расширению ареала. Мы называем ее духом поиска… стремлением к познанию… все такое. Но это всего лишь биология. Я говорил вчера с Президентом. Он дал добро. Полный карт-бланш. Так что дело за вами, Рихман.

– Хорошо, – сказал Рихман. – Хорошо… Я попробую.

– Я сделал упор, скажем так, на культуроцентричность, – сказал Рихман. – На вечные ценности.

– Ясно, – ответил Ковальчик.

Здесь, в стенах Института Мозга, среди приборов и деловитых людей в бледно-зеленых халатах, он казался на своем месте. Он везде казался на своем месте.

– Я все же рассчитывал на долговременную программу. На колонизацию. Мы снабдим их очень хорошим архивом – литература, живопись, музыка… исторические справочники… все это займет не так уж много места.

– Верно. Тем более, что им, возможно, придется обучать подрастающее поколение.

Ковальчик посмотрел на человека, сидящего в глубоком кресле. Лицо у него было скрыто под глубоким шлемом. Он сидел неподвижно, положив на колени раскрытые ладони.

– Как они это восприняли?

 – По-моему, хорошо, – ответил Рихман. – Если судить по тестам, во всяком случае. Толерантность возросла на порядок.

– Но они смогут делать свое дело?

– О, да. Это не повлияет на уровень интеллекта.

– А если они встретят агрессивные формы жизни? Что тогда? Они смогут противостоять им?

– Они скорей ксенофилы, чем ксенофобы, – сказал Рихман. – Но все же… полагаю, да. Не думаю, что их миролюбие будет простираться столь далеко.

– Мы все-таки постарались максимально обеспечить их безопасность, – заметил Ковальчик. – Агрегаты защитного поля… дорогая штука и на земле почти бесполезная… но там пригодится. Потом, синтезаторы…

– Аппараты молекулярного синтеза?

– Да. Умеют почти все… кроме превращения одних элементов в другие. Так что… по крайней мере на первое время биологические потребности мы им обеспечим.

– А за остальное отвечаю я…

– Да. За остальное отвечаете вы.

Человек в кресле пошевелился. Рихман взглянул на бегущие по экрану энцефалографа волны и вновь обернулся к Ковальчику.

– Все идет по плану, – сказал он.

– Вот вы говорите, – полюбопытствовал Ковальчик, – что загрузили архивы всякой там классикой…

– Да. И не только классикой. Возможно, им понадобится детская литература. Учебники. Справочники.

– Но ведь если вдуматься… вся классика… даже детская… сплошная апология убийства.

– Да, – согласился Рихман. – Но тут возникает некий парадокс. Они цитируют «Илиаду» и им в голову не приходит, что при этом они наслаждаются чужой жестокостью. Мозг сам справляется с противоречием. Полагаю, просто отметая ненужные сомнения. Слишком абстрактно, чтобы принимать все за чистую монету. Должно быть, со временем они будут полагать, что вся земная история – просто красивая выдумка. Или преувеличение.

Он наклонился над креслом и отключил прибор. Потом ослабил зажимы, и человек в кресле вновь пошевелился, осторожно выскальзывая из-под шлема.