Сашка был не самый послушный… Он чихнул на угрозу «приемной» матери и размазал сопли по лицу. Он уже знал, что она его любит, что она тоже его мама и скоро вернётся, и как миленькая оближет, надо не надо. Он сказал:

– Угу. гу, ма-ма… ухватился за пучки ковыля, встал и побежал по тропинке. Он уже усвоил, если отойти в сторону, то можно очень больно упасть на колючки.

…Шиктыбай остолбенел. Его узенькие степные глаза открылись так, что в них можно было увидеть красные жилки на белках и желто серые зрачки под цвет осенней степи. Широко расставив ноги, он удивленно всплёскивал руками, бил себя по коленям и долго ничего не мог сказать. Ещё бы, столько шуму, обвинений и обид, а он вот он! Стоит напротив и лыбиться!

– Ой. бай. яй, Сашка-малайка! О, аллах! Ты где шлялси, балбес ты этакая… Ай. яй! – выкрикнул он с трудом и перевёл дух.

Малец очень хорошо знал Шиктыбая. Добрый человек не раз угощал его вкусными баурсаками, которые делала Айша. Сашка заулыбался во весь рот, протянул руки вперед, старик тоже раскинул свои, как можно шире и… шагнул, улыбаясь во всё широкое скуластое лицо.

Молнией, беззвучно, из кустов густой конопли метнулась вытянутая в струну волчица. Она сбила по ходу Сашку и с глухим гортанным рыком её мощные клыки сомкнулись на горле старика.

Шиктыбай не успел ни защититься, ни даже вскрикнуть, а только успел краем глаза заметить пикирующего сбоку на волчицу черного ворона и подумал: «Ой бай. яй, не смог ты защитить меня, Кара баба, не успел, или не захотел… Конечно не захотел. Значит, так надо. Жалко, однако, жаназу некому будет прочитать, не успел я договориться, много жить собрался».

Через пару минут волчица, грозно рыкнув, вернулась к ребенку и стала вылизывать ему лицо кровавым языком. Ноги её подрагивали, шерсть на спине еще некоторое время стояла дыбом, в пасти затихало клокотание. Шиктыбай не успел ни испугаться, даже понять, что это перед ним пролетело – такое огромное, и почему так сильно и больно перехватило дыхание… И почему перед глазами было одно, а в сознании совсем другое. И почему это, вдруг, яркими солнечными красками обозначилась картина очень далёкого прошлого, причем, он явно чувствовал, что это было больше тысячи лет назад, не меньше. Лица он не видел, но точно знал, что это его отец, который очень крепко держал за огненную гриву строптивого, хрипящего рыжего коня. Потом конь вырвался и умчался далеко в степь, а отец засмеялся, поднял Шиктыбая на своё сильное плечо и показал в сторону урочища, где разметав по ветру косматую гриву, между ярких огнистых облаков, метался этот вольный строптивый конь.

– Смотри, сынок… Он уже там, далеко! Такой же вольной, строптивой и горячей должна быть и твоя жизнь!

…Он лежал на душистой раздольной постели из серебристого ковыля – до самого горизонта. Как бы сплетенные из тугих жил, его темные руки тоже были широко раскинуты, словно собирался обнять всех, кто идет мимо. Открытые глаза, цвета осенней степи, смотрели просто и удивленно, по-детски, в высокое бездонное небо. Старый солдат и настоящий охотник достойно встретил самое важное событие в своей жизни, всё было так, как сказали духи. Очень важный сегодня день.

А из глубины высокого голубого неба, а может быть из земли, вместе с дыханием и затухающими ударами сердца он все слабее и тише слышал, а возможно, это были слова жаназы всех прошлых веков. Он слышал их совсем недавно, а может быть совсем давно: