«Неужели я этого больше не когда не услышу? Не когда не увижу всего этого? Неужели всё, темнота, смерть». – По телу у Ваньки пробежали здоровенные мурашки, ни когда раньше ему не было так страшно, как в эти минуты. «Этот злой, толстый ведь жахнет, не задумываясь, из-за какой – то ерунды, подумаешь…, увидели трусы у училки». – Думал Ванька. Примерно такие же мысли пронеслись в голове и у Володьки.

«Я вам таки покажу зараз, как издеваться над часовым». – Покрикивал с одесским говорком сзади солдат. «Я вам и толстую морду и жирного кабана, щас, семью патронами, припомню». Ванька незаметно перекрестился и начал шёпотом читать «Отче Наш», его жалкие, мокрые глаза от слёз смотрели в небо, туда, на медленно плывущие, белые облака, которым не было ни какого дела, на то, что происходило здесь, внизу.

Только Ванька прошептал:

«…а избави нас от лукавого».

Солдат вдруг запнулся и начал матерится. Ребята обернулись. Часовой, споткнувшись о глыбу ссохшейся земли, растянулся на дороге, подняв облако пыли, винтовка валялась в стороне, котелок, соскочив с расстегнувшегося ремня, с грохотом катился в колею. Ребята, не сговариваясь, рванули по стерне скошенного ржаного поля в сторону деревни. Так быстро они не бегали ни когда.

«Погоди…». – Почти у самой базы, перед старым овином, в зарослях высохшего бурьяна задыхаясь, крикнул Володька.

«Я, чуть было не обделался». – Запыхавшись, проговорил Ванька.

«А я уже…». – Кряхтя произнёс Володька, спустив штаны, садясь в лопухах. «Ванятк, меня три дня запор мучил, а тут…». – Он закряхтел от удовольствия. «Во…, здорово!». – Бросив смятый лист лопуха, надевая штаны, довольный, проговорил Володька.

«Я тоже неделю не могу просраться замучился булавкой гавно выковыривать, всю жопу изодрал, а зараз…, думаю получится». – И Ванька, сорвав ещё зелёный верхний лист лопуха помягче, расстегнул штаны и тоже сел на корточки.

На самой базе, посреди тока, где стояла старая запылившаяся молотилка, быстро идущих в сторону деревни ребят окриком остановил председатель. Он подъехал на подводе запряжённой «Самолётом», этот жеребец – полукровка на одну половину Дончак на другую Калмыцкая лошадь. У него была большая горбоносая голова, чуть свислый зад и немного растянутый корпус на крепких мускулистых ногах в белых чулках докален, окрас рыжей масти золотистого отлива. Красивый жеребец, настоящий Калмыцкий степняк было в нём, что-то дикое, вольное, степное. «Самолёт» кусал всех, кто подходил близко к нему, не трогал только председателя и его жену. Из-за этой непомерной злобы его и не мобилизовали в армию, оставили в колхозной конюшне вместе с семилетней жерёбой кобылой и старым мереном, который должен был сам помереть вот-вот. Когда председатель напивался «в дым» «Самолёт» вёз его, прямо домой, следя чтоб тот, не свалился с телеги.

«За вами, что волки гонятся?». – Крикнув, остановил их председатель.

«Да мы…, это…». – Начали было, запыхавшись, ребята.

«В общем, вы оба, завтра, после школы прикреплены к Кузьмичу, на отвал. Матерям хоть поможете, черти. Отрубями платить буду, а может… даст Бог, мукой». Ребята не верили своему счастью. Только что их чуть не расстреляли за саботаж, а тут работа да за муку. Председатель смачно чмокнул губами, коротко выругался и крикнув: «Но…, «японский городовой», поддёрнул ногой вожжи на которых сидел – обеих рук у него не было. Конь, скрипнув гужами, натянул упряжь, задний ремень шлеи чуть провис, жеребец мягко сделал два шага, плавно стронув телегу с места, с шага, ходко перешёл на рысь. Телега загремела окованными колёсами, которые поскрипывая в ступицах, подняли с земли невесомую как дым серую пыль.