– Пора. Если не ударим сейчас, то останется помогать лишь мертвым. – Его глаза яростно сверкали и сверлили воеводу.

– Не время. У Мамая есть еще резерв, и он его введет в сражение, когда будет уверен в победе. Ударим сейчас, проиграем битву.

Князь Серпуховской уже давно был в седле и не находил себе места. Его рука твердо сжимала рукоять меча, готовая в любой момент выхватить из ножен меч. Казалось, что вся дубовая роща и орешник на опушке шелестели и словно переживали точно так же, как и все воины засадного полка.

И вот пришло время. Боброк вскочил в седло, поднял над головой меч и будто хищная птица с небес набросился на врага. Хитрый прием Чингисхана – внезапность, вновь оправдал себя. Мамаевы конники, предчувствовавшие победу, были смяты, разбиты. И грозным клином разрезали вражеские войска всадники князя. Исход сражения был предрешен.

Валуй в числе первых ворвался в растерявшуюся толпу врага и рубил направо и налево, сек, пластал, сносил головы с плеч. Кровь забрызгивала коня и доспехи, на зубах скрипела пыль.

Всадники еще долго гнали бегущих, кого пленяли, кого убивали, но самого Мамая так и не настигли.

Когда начали искать великого князя Дмитрия, то в его одеждах у великокняжеского стяга, нашли посеченное тело боярина Бренка. Самого Дмитрия Ивановича не было ни среди живых, ни среди мертвых.

Валуй отъехал в поисках великого князя в сторону от поля за дубраву. Кто-то видел, как он, раненый, скакал в эту сторону. Осмотрев опушку с орешником, слегка углубился в рощу.

Вдруг тренькнула спущенная тетива, Дмитрий вмиг прижался к шее коня. Стрела вонзилась в дуб на головы всадника. Острый взгляд в одно мгновение уловил четверых пеших воинов. Меч блеснул в руке Валуя и уже один из врагов, упал разрубленным надвое. Вторая стрела нашла цель, вонзилась в грудь меж пластин над самым сердцем. Перехватило дыхание. Дмитрий достал мечом еще одного врага, попав по незащищенной шее. Но тут же прилетели еще две стрелы, ударили в грудь, и вышибли из седла. Валуй упал на спину и выронил меч.

Откуда-то издали донеслись голоса.

– Готов?

– Вроде готов.

Кто-то склонился и поднес ладонь к губам умирающего.

– Дышит.

– Пущай. Авось выживет. Бери коня. Уходим.

– Дрема-то, живой?

– Какое там. Полшеи перерезал.

Валуй с трудом приоткрыл глаза и увидел удаляющихся людей и коня, хотел встать, но не смог. Хотел крикнуть, но голос пропал. А вскоре и силы стали покидать тело…

Дмитрий закрыл глаза, и весь мир завертелся в его сознании, проносясь мимо, как татарская лава в рассыпной атаке. И только образ Насти застыл последней картинкой земного мира.

На третий день Лариса Дмитриевна приехала домой поздно вечером. Анна осталась в палате с Димой. В окнах не было света, похоже, муж спал. Она осторожно вошла в дом, удивившись, что дверь не была заперта, и включила свет.

– Иван, – прошептала она. – Что случилось?

Иван Фомич с сильными кровоподтеками, привязанный к стулу веревкой только водил из стороны в сторону глазами.

Она развязала платок, которым был затянут рот мужа, затем веревки, помогла дойти до дивана.

– Что случилось, Ванечка?

Он лишь кивнул ей куда-то за спину.

Лариса Дмитриевна медленно обернулась.

– Где дневники сына, старая?

Молодой, лет двадцати пяти, парень, с блестящим кастетом на руке и продолговатой родинкой под глазом, зло смотрел прямо в глаза.

– Кто вы такой? Что вам здесь надо?

– Не врубаешься, старая? Дневники сына тащи. А то обоих порубаю. Что таращишься? Не ясно сказано?

– Но зачем они вам?

– Надо, значит.

– Но у него их много.

– Давай все.

Лариса Дмитриевна достала из шкафа толстые исписанные тетради.