Она вела неравный бой в течение восьми часов, уничтожив двенадцать танков. Но это была единственная батарея в 77-м артиллерийском полку, которая полностью сохранила материальную часть.

Маневр алексеевской роты, казалось, сулил ей благополучный исход. Но ей не удалось остаться незамеченной. От общей массы орудующих на дне балки танков отделилась немецкая танкетка, устремившаяся за «беглецами». Расстояние между жизнью и смертью стремительно сокращалось. Когда до танкетки оставалось несколько десятков шагов, политрука опередил минометчик Николай Сараев. Об остальном – из фронтового блокнота будущего писателя: «Не скрою, худая мысль на мгновение промелькнула в голове: «Не в плен ли?»

Из люка высунулась голова немца:

– Рус, сдавайс… капут!

Подойдя вплотную к Сараеву, танк остановился. Видимо, немец был уверен, что русский солдат и офицер сдадутся в плен. Он еще раз крикнул:

– Рус зольдат, официрен, сдавайсь!..

Николай в секунду отстегнул противотанковую гранату и метнул ее прямо в люк танка. Огромной силы взрыв бросил меня на землю. Когда же дым рассеялся, я увидел неподвижный танк, а из люка дымящегося танка вниз головой висел долговязый немец». Тело Николая Сараева лежало рядом с танкеткой. Так погиб совсем юный любимец роты.

Эпизод этот засвидетельствован в скупых строках документа, хранящегося в архиве Министерства обороны в Подольске: «…Несколько танков приближались к политруку полковой минометной роты младшему политруку Алексееву, с которым находился Сараев, и когда один танк был уже в двадцати метрах от них, Сараев с противотанковой гранатой вплотную приблизился к танку и метнул гранату в открытый люк.

Танк вместе с экипажем был уничтожен. Уничтожив танк, он спас жизнь мл. политруку Алексееву, но и сам погиб от взрыва, сознательно пожертвовав своей жизнью.

Командование представило его к награде орденом Красной Звезды. При жизни также был представлен, но о награде нигде не объявлялось. Алексеев послал через редакцию «Комсомольской правды» в сентябре месяце 1942 г. письмо его матери, в котором описан героический подвиг ее сына и его смерть, и просил, чтобы его, Алексеева, мать считала за сына».

Выбравшись из многих других передряг, подобрав раненых, минометчики теперь не шли, а бежали туда, где в камышах пробивалась речка Червленая, на западном берегу которой дивизия должна была занять новый рубеж. Но бега хватило ненадолго: до новых позиций было еще далеко. Горькая встреча с горящей Волгой состоялась в балке Купоросной. Конечным пунктом сбора всех вырвавшихся из кольца был сад Лапшина, куда и стекалось все расхристанное побитое русское воинство.

2 сентября в дневнике политрука Алексеева появилась запись: «Дождь. Все развезло. Накануне, темной ночью, остатки дивизии заняли оборону в районе хутора Елхи, южнее Сталинграда. К вечеру кто-то из моих взводных принес немецкую листовку. В ней, между прочим, сообщалось: «Разгромили дикую сибирскую дивизию, а она снова появилась». Это о нас».

Живуч русский солдат!

О последних пяти месяцах пребывания М. Алексеева на сталинградской земле сведения в его фронтовой тетради крайне скудны. В ней всего двадцать четыре записи, зачастую одно-двухстрочные. «С 25 ноября 1942 года до 3 января 1943 года, – констатировал сам писатель в «Литературной газете» (1985.№ 1(5015), 1 января), – ничего не записывал в свою Сталинградскую тетрадь. Было ли недосуг, сменялись ли постоянно наши боевые позиции, а вместе с ними и мои должности (после командира минометной роты он был секретарем комсомольского бюро полка, заместителем командира артиллерийской батареи по политчасти. –