На выставках Линда – нет, извините – Чемпион Мирель-Линда II 2334/94 (именно так звучит её полная кличка) завоевала все возможные призы, став пять раз Чемпионом по бонитировке, а в 1999 году – Чемпионом России по экстерьеру!

Но сейчас этот прославленный Чемпион, вдрызг мокрый, самозабвенно челночит в пустом теперь мелколесье, то показываясь из кустов, то опять в них скрываясь.

Чемпион Мирель-Линда II Игоря Филиппова и Чемпион Гора Владимира Сафонова на Ленинградской областной выставке

Впрочем, пора и ружьё заряжать! Этот процесс – таинство охотников, так сказать, своеобразный ритуал. Расстёгиваешь не спеша старенький двухрядный патронташ, подаренный лет тридцать назад ещё на Севере старинным другом – приятелем Олегом Осиповым, вспоминаешь при этом о совместных охотничьих приключениях, о ночах, проведённых рядом с ним у многочисленных костров, ну и, конечно же, о безвременной и такой трагической его кончине… Все патроны заряжены своей рукой: как-то раз в молодые годы я был наказан магазинными патронами, стреляя ими на вечерней зорьке с пятнадцати метров по налетающим, а потом и сидячим уткам. Результат – ни одной убитой, несколько лёгких подранков, и куча плавающих перьев и пуха. А ведь стрелял я тогда уже недурно, да и утки как цель меня к тому времени перестали волновать. С той поры – только своя зарядка.

Так с какой же дробью выбрать сегодня патроны? Предзимье, птицы окрепли, приоделись в более тугое перо, чем летом или ранней осенью, поэтому вложу-ка я в правый ствол пятерку (вдруг всё же вальдшнеп, или рябчик, или близкий тетерев), а в левый – двойку (заяц, дальний тетерев, глухарь средних дистанций). При этом всегда жалеючи думаю об охотниках с многозарядными автоматами: как им, бедолагам, сделать выбор нужного патрона при вот такой лесной охоте?!

Охота с хорошо поставленной легавой одно удовольствие: иду спокойно, как на прогулке, ружьё висит на ремне на правом плече, можно о чём-нибудь размышлять или наблюдать никогда не приедающиеся картины природы. К опытной собаке быстро привыкаешь. Помню, как два года назад в начале охотничьего сезона Линда сильно порезала лапу осколком разбитой бутылки, не могла дней десять даже вставать на ногу. Попытка охотиться «самотопом» ни к чему хорошему не привела: бродил как слепой по самым тетеревиным местам, на крыло не поднял, с горя пошёл к реке, хлопнул пару уток, за которыми пришлось плыть самому, да к тому же один подранок ушёл, проклял всё и вернулся домой… Тогда я и понял, что тридцатилетняя привычка охотиться с ушастыми друзьями навсегда отвадила меня от детского слепого хождения по лесам и полям.

Линда после удачной охоты: три вальдшнепа, рябчик и беляк из-под стойки

Путь наш дальше лежит через высокий мрачный ельник, где нас по-всякому ругает сойка, довольно долго перелетая за нами с дерева на дерево. Потом, потеряв интерес, птица потихоньку отстает. Выходим на край мохового болота с чахлыми сосенками. Под ногами хлюпает вода. Кое-где виднеются кочки с редкими ягодами клюквы. Это болото ближнее к жилью, поэтому местные и дачники почти подчистую выбирают ягоду уже в конце августа. Собирают её ещё белую, рассыпают где-нибудь на полу и ждут, когда покраснеет, чтобы сдать в приёмный пункт и что-то заработать. Витаминов в такой ягоде меньше, и раньше попало бы этим сборщикам по первое число, но сегодня жизнь людей сильно изменилась, и винить их в том, что хотят они хоть каким-то способом заработать себе на пропитание, будет несправедливо.

Выходим на более-менее сухой отвал старой осушительной канавы и медленно продвигаемся по нему. Линда впереди поднимает пару рябчиков и копается в набродах. Соскучилась собачка по птичьему запаху, поэтому некоторое время позволяю ей это делать. Через пятнадцать минут канава выводит нас на старую лесную дорогу, почти заброшенную. Когда-то, уже на моей памяти, дорога приводила в живописную деревеньку из двадцати изб, где ключом кипела жизнь. Деревенька эта стояла на излучине Извилистой речки – притока нашей Большой реки – и была окружена лугами и полями. На лугах паслись коровы и овцы, в полях росли рожь, ячмень, лён, картошка, капуста, свёкла и огурцы. Избы утопали в кустах сирени, черёмухи и рябины. Везде были видны работающие люди и играющие белоголовые ребятишки… Двадцать пять лет назад началось великое переселение. Соблазнившись «благами» цивилизации, люди перебрались в большую деревню и в посёлок так называемого городского типа, где их ждало электричество, телевизор и море водки во всех магазинах. Работа нашлась далеко не для каждого, и единственная отрада не обременённого делами русского человека быстро свела в могилу лучшие рабочие руки… В избах брошенной деревни из пустых глазниц выбитых стёкол вечерами вылетали летучие мыши и, жалобно попискивая, носились над зарастающими полями. Через десять лет лишённые дранки и шифера крыши провалились, подгнившие стены быстро сравнялись с землёй. Какое-то время на месте домов буйно цвёл иван-чай, а в покосившиеся скворечники ещё прилетали по весне скворцы, но не заселялись, так как огородов и пашен с жирными червяками уже не было. Ещё через два года прямо посреди деревни старый тетерев-токовик организовал по весне довольно приличный ток, на который слеталось до двух десятков краснобровых сине-чёрных петухов, яро бьющихся на полусгнивших бревнах изб. В ожидании рассвета приходилось затаиваться в старой картофельной яме, поэтому строить шалаш необходимости не было. И странным было необычное чувство незримого присутствия на тетеревином току всех этих давно покинувших родовую деревню, а то и ушедших из жизни, людей, с их заботами и страстями…