К показаниям мезенцев можно прибавить еще то, что остров Колгуев можно считать более гостеприимным и удобным к заселению, чем два других принадлежащих России океанских острова: Новая Земля и Вайгач… Правда, что и Колгуев долгое время носил незаслуженное им имя негостеприимного и даже пагубного для заселения острова, но позднейшие факты решительно говорят противное. Правда, что 85 лет назад, Бармин, архангельский купец-раскольник выселил на собственное иждивение на остров Колгуев сорок человек мужчин и женщин, желавших основать там скит, но все переселенцы эти вымерли в один год (спаслось только четверо), но правда также и то, что раскольники эти большею частью были люди престарелые и принадлежали к строгой аскетической секте, допускавшей из набожности в некоторые установленные ими месяцы прием пищи только один раз в неделю. Академик Озерецковский, спутник Лепехина в его ученом путешествии по северным берегам России, в 1772 году встретил на реке Снопе (впадающей в океан на Канинском берегу) двух из барминских прозелитов, до того зараженных уже (до переселения еще на Колгуев) скорбутом, что вонь из их ртов оттолкнула меня к дверям избы (как пишет он сам), лица их были пребледные, крепости в теле никакой не находилось, и я с сожалением смотрел, что бедные люди пылают суеверием и на Ледовитом океане.

Между тем в настоящее время на Колгуеве живут более ста самоедов, лет двадцать назад тому выселившихся сюда, или на правах оленьих пастухов по найму от мезенских богачей, или наконец по доброй воле (хотя это, впрочем, и меньшая часть). Переселенцы эти прекратили всякое сношение с материком и уже успели значительно обсемениться. Посещавшие остров береговые жители видали там и грудных детей и подростков и, не замечая в них никаких проявлений особенных болезней, на себе самих не испытали ни малейшего признака всегда ненавистной и всегда погибельной цинги, но, даже вернувшись домой к осени, неизбежно встречали такого рода приветствие: «Разнесло тебя, сват, раздобрило, уж и впрямь, тебе одно надобно сказать: либо с Мурмана тебя принесло, либо с Колгуева. Хорош островок – дай ему Господи многие годы!..

Высокое скалистое положение острова, пять значительных по величине рек с пресной водой (Великая, Пушная, Кривая, Васькина и Гусиная), также несколько пресных озер близ середины острова и самая середина эта, значительно поднятая над окраинными берегами, стало быть, обусловливающая постоянно передвижение воздуха морскими ветрами, отсутствие значительных высот скал, громоздящихся на других островах плотными стенами, допускающими частый застой воздуха, который заражается там летнею порою зловредными испарениями гниющей морской туры (морского гороха), наконец, сильное течение океана, прямо направляющееся мимо этого острова на Новую Землю – вот те видимые причины, которые обусловливают возможность существования на острове Колгуеве жителей, помимо всех тех несчастных случаев, могущих ослабить дух предприимчивости даже и терпеливых поморов. Если самоедские семьи удерживают на Колгуеве богатство оленьего моха, выстилающего все покатости острова и, стало быть, легкую возможность прокармливать оленьи стада, но мезенских промышленников влечет Колгуев богатством перелетной птицы, в несметном количестве наполняющей этот остров…

Ездим на Колгуев артелью, ездим и в одиночку греблей, либо бежим паруском, как кого Господь взыщет… Вот и приехали… На ту пору на Колгуев птица прилетела вся и ведет безустанный крик: тут и гусь гогочет крепче всех, тут и галка своим горлышком звенит – словно в стеклушки, тут и утка сычит, словно пьяный мужик с перепоя, и чайку слышишь… Май месяц, июнь опять, берем мы эту птицу таким побытом на стрельну, на гнездах… Убитую птицу мы в кучи складываем, лежит она, матушка, тухнет, коли дожди льют, а не то и сама подпревает. Нам это ничего, потому на больно-то хорошее не поважены: едим и таких всласть да прихваливаем. Ну вот, полежат у нас набитые гуси, подождут своего череду, пока мы стрелять поустанем, или порох под исход пойдет – мы их посолим, в бочки сложим… Перед Прокофьевым днем (в начале июля) гуси-яловики (бездетные) линять начинают, на самый Прокофьев день (8 июля) у них глухая лень бывает. Ленный гусь летать уж не может, пера на нем мало; пух словно выщипал кто. Сидит тот гусь словно обиженный: и молвы лишается, и сидит, прикурнувши, прячется, и от человека таится, словно стыдится наготы-то своей. Вот, как сел этот ленный гусь на малых озерах да пустил большие в запас, чтобы ходить туда за пищей денной, мы порох прячем далеко, о ружьях и не вспоминаем, а вместо них беремся за сети. Тут уж не работа, а масленица, и дело вот какого толку и принаровки: на всех тех переходах из малых озер в большое, где гусь ходить любит, мы распутываем сети свои, крыльями далеко по сторонам, в середине у малых озер воротца оставляем для входу птицы. У воротец из тундры делаем въездец такой: к озеру покатый, в середине круга крутой-прекрутой, чтобы не мог гусь драла дать назад, коли попал он по нашему веленью в матицу сети. Сделаем мы все это (а дело и часа времени не займет) – спускаем собак, сами шумим да лаем, чтобы знал гусь, что ему из малого озера в большое выходить надо. Тут наш брат сноровку знай: не потянул бы передовик-гусь в гору, помимо сети твоей. Потянул один – за ним и все побегут (таков уж у них досельный обычай!); а побежали гуси в гору, ты с ними и на оленях не угонишься: круто бегают. От собак бегут они в воду, от человека в гору – это тоже примета: так и знаем, а потому и творим дело с опасом, не борзясь, малым ребятам не подобясь. А попал гусь один в воротца, за ним и другой и сотый побежит: тут только прыгай за ним, лови в охапку, да и отвертывай головки. А это уж малого ребенка рукоделие – легкая забава, безобидная!