Я нашла ее, точнее, разыскала сама. В самом начале проекта ко мне обращались сплошь с историями про гендерное, а я хотела не только нежных слов, но и преодолений. Несколько лет назад я писала репортаж про наркозависимых парней, удавивших в себе эту гадость. Я даже влюбилась в одного из них, и это было взаимно. Помешал страх: он боялся, что, переполненный чувствами, вернется повторять свои девять кругов ада. С тех пор мы больше не виделись. Теперь я снова позвонила ему днем, с небом без единого облака, и спросила, как дела. Спустя полчаса мешковатой беседы у меня было восемь женских телефонов. Спустя еще час – согласие Жени встретиться.

– Привет, – она протянула мне руку. В последнее время женские рукопожатия сильно вошли в обиход. Они не такие крепкие и порой очень уместны, символизируя женское желание обойтись в беседе без гендерных жестов.

У Жени была короткая светлая стрижка, темные брови и темный лак на ногтях. А еще длинный вязаный кардиган и джинсы. Она была такой же худой и невысокой, как и я. Взгляд на одном уровне немного сблизил нас, хотя мы и виделись впервые в жизни.

– Привет. Спасибо, что пришла.

– То есть опоздала почти на тридцать минут. Прости.

– Ладно уж. Это нормально для журналиста – ждать.

– И часто такое случается?

– Да постоянно. Люди как-то не сильно спешат рассказывать о себе личное. Бывает, что и не приходят вовсе.

– И зачем тебе это надо? Чужие истории?

– Наверное, чтобы понять свою собственную. Довольно банальный ответ, да? – Я попросила официанта принести воду и овощной салат. Мне действительно казалось, что цель этого женского исследования никакая не социальная, а глубоко интимная и касается моей личной встречи с собой, как с женщиной.

– Но если я расскажу тебе о том, как была конченой наркоманкой, ты поймешь сущую малость, потому что никогда ею не была, – Женя тоже заказала воду. Без ничего.

Разговор не клеился. Еще одна привычная практика для любого журналиста. Люди не умеют разговаривать. Они отвечают вопросом на вопрос, уходят от изначальной сути, настаивают на своем, шутят не к месту или слишком серьезничают. Если бы люди умели говорить, можно было бы столько всего обсудить. Но вместо этого мы кидаемся словами, словно камнями, оставляя на теле друг друга синяки. Кто сильнее ударит, тот и выиграл.

Журналисту просто приходится учиться вести разговор, потому что хорошая беседа – это его хлеб. Этот навык не помешал бы каждому из нас, потому что хорошая беседа – это жизнь.

– Слушай, ну если уж мы с тобой встретились из сотни тысяч людей, значит, в твоей истории должно быть что-то, что мне нужно знать.

– Ты веришь в такие штуки?

– Больше, чем в саму себя, – я положила руку на сердце для убедительности. И да, я всерьез верю в то, что в словах случайных людей бог подкидывает нам ответы на вопросы.

В кофейне было много дерева: деревянные столы и стулья, коричневые шкафчики вдоль стены, широкие деревянные подоконники, на которых лежали газеты.

Официант в коричневом халате поставил перед нами два стакана с водой без газа.

– Ладно. Тогда слушай. Впервые я попробовала наркотики в четырнадцать лет.

– Что это было?

– Амфетамин, конечно, – Женя опустила взгляд в пол. Четырнадцать – тот возраст, про который обычно есть что вспомнить. – Я выросла в малюсеньком городке, почти селе. Там тогда было так скучно. Ты себе не представляешь, как там скучно. А я была, говорят, красивой девочкой.

Была и оставалась. Худоба и чрезмерные для ее возраста морщины не смогли спрятать правильные черты лица. В Жене чувствовалась какая-то изможденность и уставший дух, но она была симпатичной. Так бывает.