если резко коснуться твоих губ обрывком бумаги в слабеющем свете заката

– колебание —

так эхо взрослеет в дугах камней

параллельно расширению зрения.

Вялостью течь вообразить. Ростки принимать – «другим».

Пахнет скошенной травой; серебро опыляет гнёзда, делит надвое «целое»:

тень хрустит,

                           та что – пение корня,

                           другая – разлёт сахарной дымки, что и размах голосов

                    в подтверждение восходящей рукописи, сметающих стальную чешую

со «знания», с какой-либо попытки обернуться «чистой тотальностью»,

формой – уходить в мягкое умирание солнца, вблизи крепостных стен, где вихрь

латает пустоты в местах разрушенных звёзд о крылья тлеющих птиц в окончани

ях                    августа, но если ближе – страниц, почему-то не принятых почвой,

хотя мы следили,

                    (разобрав все несвязности, свободно висевшие между скрытных

смещений полудня в регистрах нисходящих потоков пепла),

чтобы книга снилась себе, как лето догорает в бесцветности вырванной фразы из

повествования, так бережно хранимого городскими сумасшедшими.

плантация полыхает схема гнезда

полдень в разрезе          разодранные смерчи

гамма

                                        разрез искрит (шов глазу) о каменные суффиксы

кубический свет земляные узоры повторяй изгибы огня сей ночь вскользь

                                                                                                    трав

                                                                вычитывая кору

                                                                                        досуха

                                                  вплетения солнца в полюс

наблюдать из спектра          встречные пески приходили цвет армировать

буква шипит в диких библиотеках правее фотография звука

                                        чертеж гаснет так сложно

неравенства ландшафт вкладывает в горизонт

Острота на заглушенных пальцах – синдром?

Живородящие уколы пульсаций:

в предельных точках рассада обретает язык.

Между – пружина заводит дистанцию.

Шнурует ветер отсутствие опоры – воздух пуст, ушел.

Надзеркальная ртуть.

На боку туман подсыхает, спит.

Синяя глина.

Озеро.

Идеальный ноль.

Сфера вне сферы.

Логические орбиты.

Идеи гнезд.

Циркуль, теряющий траекторию: площадь агонизирует в зигзаг – это осадок на дне числа, собираясь цепью из пыли и гари (украденный воздух, клочья, расшитые вороньим зрачком, окна негатив, будто содрать то, что дарит всему двойника – так бесплотный массив, несхватываемый ловушками времени, повторяет миры в мгновенном стирании, как эхо, удаляясь, вытаскивает оси из каркаса, что теснил контуры крика, оставляя петлям их пустоту), размыкает сцепленные руки, разводящие стрелки в диаметр: не смыкается нить вокруг живущего сном нектара в диск пчелы, повиснув концами острыми, как жало, над золотистой фольгой, выстилающей местность.

Продери проломы в застывших,

непроницаемых кольцах: мотки времени – дорога.

Калитка соткана, но шум нараспашку.

Упасть в паутину подзорную.

Из пепла слушает необдуманный взмах, экранирует рука:

циферблат в язвах нити нагревает,

чтобы обрушить переболевшее трудом полотно.

Что определяет цела ли скорлупа? – по холоду речного камня, паратаксис, воздух за бетонной стеной (иногда я так думаю о…), или его движение выдавливает слова из предложения, которое мысленно, в неразличимость, произвол, кипящий днем, что на стальных канатах растянут, дрожит зрачок берега перед наводнением – он: рассечение, ночь, притаившуюся между следов на мокром песке – успей между капель вплести волокно в гриву восточного ветра, связать дорожке, тропинке стеклянной слезы шарф речного огня: окно раздевает моего двойника до телепомех, само раздеваясь, объятиями игровых родников, как падает полдень плашмя на кухонный стол, потом на тетрадь – вода: так спит огонь на левом боку от свечи, и строчка ликует свой первый ландшафт, на грязь опадая.