Наши отношения тогда не были близкими. В моем детстве папа много работал: рано уходил и возвращался затемно. Его молодость пришлась на сложное время: перестройка, потом страшные девяностые, когда выживали как могли. Когда я вспоминаю, что он подростком ушел из дома и один уехал в Казахстан учиться на машиниста экскаватора (он был из многодетной семьи, едва сводившей концы с концами), мне становится больно и хочется сделать для него что-то, что привнесет радость в его жизнь.

Он внешне всегда напоминал мне Николая Караченцова, ему нравилась песня про генералов песчаных карьеров и старые советские фильмы. Папа был молчалив, но вся родня со стороны мамы его очень любила. Он умел помочь человеку в сложной ситуации, не выставляя это напоказ.

Во времена моего студенчества мы сблизились. Он поддерживал меня после переезда в Тюмень из Кургана, где я училась после школы, а я ревела в трубку телефона, что не люблю этот город и хочу к ним домой. Папа говорил, что все наладится, требуется время, что лишь город может дать перспективы. Ему хотелось для меня лучшей жизни.

Зимой 2020 года папа начал болеть, все чаще случались приступы аритмии. Страх за его самочувствие, ремонт новой квартиры, рабочие проекты и постоянные командировки выматывали, и на свой день рождения я улетела во Францию.

Прекрасный Живерни, Руан, Париж… Я делала много фото, гуляла и, как обычно, купила кучу подарков. Мне так хотелось, чтобы меня встретили в аэропорту! В телефонном разговоре с мамой я пригласила родителей отметить мой день рождения в новой квартире.

Прилетела поздно. Меня ждала только мама, чемодан был тяжелый, и я злилась, что папа не приехал и даже не вышел в подъезд. Это позже я узнала, что у него стала отниматься нога и в такие дни он просто не мог ходить. Но в тот момент я сильно злилась на него и проклинала этот тяжелый чемодан.

Странное дело: позднее я вспомнила, что нога у него отнималась и раньше, и при ходьбе на дальние расстояния он часто старался присесть, что удивляло и тормозило нас в прогулках по городу. Но тогда я не придавала этому значения, и все быстро забывалось.

Болезнь папы оказалась сложнее, чем мы предполагали. Обнаружился тромб, и при наличии аритмии врачи давали плохой прогноз и невнятные схемы лечения. Помню страх, беспомощность, одну, вторую, третью клинику… Помню, как мама договаривалась, чтобы его взяли на капельницы укрепить сердце перед операцией. Я ездила к нему каждый день в больницу, покупала что-то вкусное и ела с ним, чтобы поддержать. Помню его руки с истыканными иголками венами. Это было тяжелое время.

Работу никто не отменял. Компания взяла крупный проект, который требовал найма примерно 1200 новых работников за шесть месяцев. Строители в новой квартире хамили и приворовывали. Я все это видела, но важнее было состояние папы и поиск возможностей его лечения.

А их не было.

Я была в командировке в Норильске, в городке, из которого самолеты летают только два раза в неделю – другого быстрого способа добраться до Тюмени просто нет. Когда позвонила мама и сказала, что операция с целью убрать тромб не дала результата и что необходимо принимать решение об ампутации ноги, меня не было рядом. Она спросила, какое решение принять: cоглашаться на ампутацию или терять время и пытаться найти других врачей с потенциальным изменением диагноза? Потеря времени грозила необратимостью ситуации: была вероятность, что с больным сердцем его не возьмут на операцию позднее, и тогда останутся дни или месяцы… и мрачные перспективы.

Думаю, что маме необходимо было поговорить с кем-то перед тем, как принять решение вместе с отцом, и она искала поддержки у меня.