Ох, и верещала она! Вороны и те слухали-заслухивались, до того красиво выходило. Этак не кажная торговка сумееть, не то, что боярыня родовитая.

Я прям роту и открыла.

После-то вспомнила, что Люциана Береславовна за этот рот раззявленный, которым только мух ловить, ругивала крепко, и закрыла. Подперла кулачком щеку, на Маленку уставилася. Ну и гляжу, значится, жду, когда человек проорется. Она же ж, знай себе, по чести идет, что по мне, что по Арею и егоной матушке… что по моих родителях… выдохлася, наконец.

- Пересохло в горле? – молвила я найлюбезнейшим тоном. – Может, кваску подать?

Маленка только запыхкала, что твой еж, и выскочила с горницы, только дверью ляснула так, что мало терем не развалился.

- Кваску, значит? – Арей бровку поднял.

- Кваску… а то мало ли, может, всего не досказала…

Глянули друг на друга и прыснули смехом. От же ж… люди добрые…

И недобрые.

- Знаешь, Зослава, а с тобой весело, - Арей отер слезящиеся глаза. – Даже когда причин для веселья вроде бы и нет…

- Царице жаловаться станет?

- Разве что для порядку. А так ее никто слушать не будет, и она это знает распрекрасно… нет, здесь другое. Пройдемся? – встал и руку подал.

А я что? Приняла… как оно там осенью еще будет, оно вилами на воде писано. Может, и не доживем мы до тое осени, так чего время на глупости тратить?

Выплыли мы со двора, лебедь с лебедушкой. Ну, хотелося мне лебедушкой хоть когда побыть, правда, чуяла всею сутею своей, что не лебедушка я, но как есть гусыня обыкновенная. А и пускай себе, тоже птица хорошая, строгая.

К воротам дошли.

И за вороты.

Город задыхался от жары. Солнце пекло немилосердно.

Пыльно.

Духотень. И по этое духотени собаки и тые попряталися, что уж про людей говорить? Дремали в теньке нищие. Страдали лоточники. И пирогов никому не хотелося, ни пряников, ни орехов каленых… Арей, правда, купил кулек, но больше для порядку.

- Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

А я плечами пожала.

Обыкновенственно.

Лениво, разве что… экзаменации сдала, до практики еще неделя цельная, а я, заместо того, чтоб делом заняться, бока на перинах вылеживаю. Отдыхаю.

- Не болит голова? Слабость непонятная? Или вот кружится…

Он и рукой крутанул, показываючи, как кружится. А никак она не кружится. Я только рученьками и развела, мол, не чую за собой этаких, приличественных, слабостев, и значится, нетушки причин в столицах оставаться.

- Я не к тому, Зослава, - Арей мысли мои нехитрые прочел и усмехнулся. А ведь ныне он глядится, если не как боярин, то всяко не голодранцем. Вона, штаны новые, и рубашка из ткани легкое, и камзол тонюсенький, самое оно на летнюю пору. Вроде и прост, а пуговицы с перламутровым глазом да каймой золотою. И сапоги яловые, желтого колеру, на каблуках звонких. Идет Арей и кажному слышно.

К новое одежде и новую невесту…

…кольнула подлая мыслишка да и отпустила. Не станет он так поступати, не со мною.

- Мне кажется, что эта красавица неспроста ныне завелась, что… я кое-кого в тереме порасспрашивал, раз уж ныне меня там гостем дорогим зовут, - и внове усмехается, только кривенько так, мол, мы с тобою-то ведаем цену взаправдошнюю этому гостеванию. – До смерти они там никого не довели, это правда. Прищемили хвосты поганкам. Но вот что девки дворовые на них жаловались – то сущая правда. И вроде бы не сказать, что боярыни капризны сильно были… вовсе-то некапризных нет. Однако же силу тянут… одна все вздыхает да помирает, а другая за любую мало-мальскую ошибку отчитывает и так, что поневоле злость пробирает.

- Как тут?

- Именно, - он меня к скамеечке подвел.

Это ж мы гуляли-гуляли и аккурат к площади выгуляли рыночной, которая и по нынешнему летнему часу жила, хотя ж и ленивою жизнею. Гудели торговые ряды, вились над мясными мухи, орали на рыбных, что коты, что торговки, одинаково мерзотными голосами, сияло на солнышке серебро и золото богатых лавок…