- Спасибо.

Петушок был духмяным. И значится, не только сахар, но и меду не пожалели.

- Что у вас за беда приключилась?

- Где?

Арей тяжко вздохнул.

- Прислали мне нарочного с письмом, что тут мою невестушку обижают. Вот думаю, которую…

Я петушка и отложила.

Разом и цвет утратил, и запах, и… и тошно стало. Я тут сижу, мечтания мечтаю об том, как жить станем, пусть и на краю мира. Может, получится до того краю добраться и с его плюнуть.

- Не меня, если…

…если считает он меня своей невестою.

- Да я так и подумал. Тебя обидеть можно, конечно, но жаловаться ты не привычная. Она и царице отписалась.

- Которая из них?

- Тоже заметила? – он руку мою нашел и погладил осторожно. – Вернись в общежитие…

Я б с превеликою радостию. Пусть и велик терем, мне дареный, пусть и богат, полны сундуки добра, а все одно неуютно мне в нем.

Дом?

Нет, не дом… не тот, об котором мечталось… да только как оставишь гостей, пусть и незваных, да званием немалых.

- Плевать, - Арей тряхнул головой. – Я только и думаю, как бы они тебя… как бы ни случилось чего… не знаю… Меня с вами отправляют. А их – со мной, то есть, формально – с братом, который безмужних сестер в городе оставить боится.

- А он боится?

Ильюшка в гости кажный день заглядывал. Только гости были престранны. Он являлся и садился за стол, сестрицы усаживались напротив. Да так и сидели, молча, глазея друг на дружку. Высижвали, когда час, когда и два, а после расходилися.

- Останься, - попросил Арей. – Никто не заставит тебя ехать. Скажи Люциане, она тебе мигом дело отыщет, где подальше… или вовсе больной скажись. Поверят.

- А практика?

- Зачтут. Найдут способ. Зослава…

…что сказать. Не он первый говорит об этаком. Мол, всего-то надо, что захотеть, и сподмогнут добрые люди, сумею отвод дать, чтоб не ехала я в земли дальние, не искала приключениев на зад свой, который ноне вовсе не так уж и широк. Да только… вот, как мне их всех бросить?

Царевичей бедолажных.

И Кирея, который чем дальше, тем беспокойней делался, будто грызло изнутри его то самое азарское пламя, с коим не всякому совладать выйдет? Ильюшку… Лойко… невестушку свою названую утративши, он сделался смурен и молчалив. Наособицу держится, а тронешь, вспыхивает злостию непонятной, только и отгорает быстро, сам винится.

Куда они одныя?

Да и… есть же ж и слово даденое, и монета клятая, и жених, который, даст Божиня, женихом и уйдет… есть сон мой и книга серая, которую Хозяину вод возвернуть надобно, пока иных каких бед она не натворила. Есть… многое за мною есть.

Не останусь.

А захочу, то, мнится, и не оставят.

- Нет, значит, - Арей понял все без слов. Обнял. Коснулся сухими губами лба. – Извини…

- За что?

Он-то в чем виноватый?

- За все… за то, что вышло так, неудачно… за то, что сам я…

- Обнимаетесь? – Маленкин визгливый голос едва ль не заставил подскочить. Еле на лавке усидела, честное слово. – Ты погляди, Любляна, на это безобразие!

Стоит боярынька нашая, руки в боки уперла, глазьями зыркает гневно, значится, ноженькой притопывает… ох и грозна, как мышь, на кота войной пошедшая.

- Погляди, погляди… при живой-то жене…

- Пока не жене, - Арей руку свою не убрал. И чуяла я, злится. Внутри закипает дикое азарское пламя, а Маленке то в радость. Ажно засветилась.

- Невесте, царским словом дареной! Тебе, ублюдку, милость великую оказали…

- Цыц, - рявкнула я.

И как-то от так рявкнула, хотя ж от жизни не крикучая, что Маленка присела. Правда, скоренько спохватилася и айда в крик.

- А что тут делается! – визгучий голос ее всполошил курей, развалившихся было на солнцепеке, и те с квохтанием брызнули в стороны, только пыл поднялся. – А люди добрые…