– Аэрогами – это одна из ветвей оригами. По–японски, кстати, это будет вовсе не аэрогами, а  ками хикоки. Ками – это бумага, хикоки – самолёт.

Умничаю, да. Люблю производить впечатление на дамочек. Из–под ресниц наблюдаю за этими двумя.  Они неотрывно смотрят на мои пальцы, которые почти закончили «строительство». У девчонки так вообще восторг какой–то детский в глазах, а Матвей будто впервые видит, как делается бумажный самолет. И я не уверен, что мое "ками хикоки" они слышали.

– Ну вот, почти готово. Так, регулируем крылья на уровне 160 градусов, заднюю часть крыльев немного загнем вверх, чтобы самолет летел дольше.

Кручу в руках свое произведение. Не подвели пальчики, сделали на совесть.

– Ну что, пробуем?

Матвей, приоткрыв рот, взмахивает ресницами – пробуем.

– Хочешь сам? – протягиваю ему самолетик.

Машет головой из стороны в сторону, отступает от стола. Боится.

– Тогда я.

Плавным взмахом руки пускаю самолет.

– Ух ты–ы, – пищит стрекоза, наблюдая за планером.

Самолет летит через всю приемную, заворачивает и возвращается, плюхаясь на ее стол, ровнехонько по середине.  

– Так–то! Мастерство не пропьешь! – хвастаюсь, выпячиваю грудь.

Матвей смеется. Смеется, млять! Я первый раз за три дня слышу его смех! Заливистый, красивый, по–детски заразительный, от которого тоже хочется смеяться, причем просто так. И я улыбаюсь. Настя тоже смеется, глядя на ребенка, а потом переводит взгляд на меня…

Она думает о том же самом?

– Еще запустим? – спрашиваю осторожно Матвея, чтобы не спугнуть веселье ребенка.

Показалось, что вот-вот... Но вместо ожидаемого из уст ребенка "Да" или чего-то подобного мы получили только восторженные широко распахнутые детские глазенки и частое кивание головой.

Не вышло добиться от пацана словечка, а я так надеялся, что он заговорит. Узнать от него адрес матери или хотя бы фамилию вряд ли бы получилось, но вдруг?

Протягиваю ему свой самолет.

– Теперь ты давай, Матвей.

Мешкает, не берет.

– Иди ко мне, научу.

Матвей, стрельнув глазенками в стрекозу и получив от нее одобрение, подходит.

– Вот, смотри, – зажимаю пальцами самолетик. – Чтобы полетел наш самолет далеко–далеко, держи его вот здесь, видишь, самая толстая часть? И плавно ускоряй при запуске. Вот так, – показываю движение. – Ну–ка, пробуй.

Передаю Матвею самолетик, настраиваю его пальчики на нужную часть и показываю рукой направление.

– Давай!

Он бросает самолет, тот летит не дальше метра и шмякается на пол. Ребенок смотрит на нас со стрекозой – правильно? Стрекоза чуть ли не в ладоши хлопает – радуется.

– О, круто получилось! – с натяжкой хвалю парня. – А давай вот так?

Поднимаю самолет, подхватываю Матвея на руки, сажу на плечо.

– Держи, и как я учил. Запускай!

С высоты моего роста самолет летит намного дальше и падает на пол по другую сторону стола.

– Ура! – визжит стрекоза и все–таки хлопает в ладоши. – Матюша, молодец! У тебя получилось!

А я будто ни причем. Но пацан довольный. Опускаю его на пол, и он бежит поднимать самолет.

Падаю на стул. Дальше малой сам тренируется бросать самолет. Берет по–своему, кидает как хочет, но радости полные штаны при этом.

– Как мало надо счастья детям, – замечаю с усмешкой. – Всего лишь бумажный самолетик.

– Детям нужна в первую очередь любовь родителей и внимание, – как бы между делом бросает стрекоза, следя за ребенком. Ведь явно камень в мой огород.

– А ты злюка.

– Я? – возмущенно зыркает. – Я на детей не кричу.

Несколько секунд ведем с ней бой глазами. Открываю рот, чтобы возразить, что–то объяснить, оправдаться. Закрываю. Она сдается первая, отводя взгляд, и отворачивается. А проигрываю в этом бою я.