Когда Кандид раскачивает малютку-корабль, невольно вспоминается иллюстрация из книги о путешествиях Гулливера. Злой философ Свифт играет масштабами, но высокие страсти и мелкие пороки не становятся меньше или огромнее у малышей из Лилипутии или великанов из Бробдингнега.

…Итак, Вольтер начинает свою повесть, почти мурлыкая от удовольствия. Он импровизирует: «В Вестфалии… в замке барона Тун-дер-тен-тронка…» – произносит он медленно, громоздя один труднопроизносимый слог на другой, как будто строит башню из кубиков. Останавливается, удивляясь и радуясь, как ребенок, что ему удалось придумать такое заковыристое имя. «…жили четверо молодых людей…».

По мере того, как Вольтер творит, герои его фантазии – Кандид, дети барона Максимилиан и Кунигунда и служанка Пакета – появляются в кабинете писателя и начинают существовать – громко и энергично.

И сам Вольтер, время от времени небрежно накинув на себя какое-то одеяние, скорее, не костюм, а знак временного перевоплощения, погружается в собственный рассказ, как пловец в воду.

Из роли Вольтера, как из матрёшки, Евгений Смирнов извлекает роли поменьше – похотливого оптимиста Панглоса и коварного губернатора Картахены, жадного Восточного хозяина и загадочного Дервиша, и, наконец, мудрого Крестьянина.

Таким образом, актер Смирнов играет роль философа Вольтера, а Вольтер примеряет на себя маски своих персонажей. Философ находит для каждого персонажа неповторимый рисунок роли, но во всех ипостасях просвечивает его саркастическая и лукавая улыбка.

Возможно, каждый герой повести, которым оборачивается Вольтер – это его двойник, отражающий ту или иную особенность характера фернейского мыслителя.

Метаморфозы происходят молниеносно: Вольтер надевает камзол и докторскую шапочку с кисточкой, которая повисает у него перед самым носом, и перед нами предстает доктор Панглос – бодрый оптимист лейбницевской ориентации, мудрый наставник молодежи и ценитель женских прелестей.

Преподав урок своим четырем подопечным и прыгнув в постель к Пакете, разумеется, только для того, чтобы заняться экспериментальной физикой, Панглос снова становится Вольтером и продолжает свой рассказ про судьбу Кандида.

Все складывается просто замечательно. Кандида выгнали из замка. Что с ним будет дальше? «А теперь начнётся история другая!», – обещает Вольтер, и глаза его сияют от удовольствия.

С таинственным видом он выпускает на сцену двух вояк-вербовщиков, которые начинают заманивать Кандида на военную службу. Чтобы лучше видеть, что происходит, Вольтер забирается на кресло с ногами, тянет шею, подпрыгивает от азарта и возбуждения и, увлекшись происходящим, даже машет из стороны в сторону подолом ночной рубашки, как дива, танцующая канкан.

К величайшему удовлетворению автора, события принимают всё более трагический оборот. Философ что-то выплескивает в камин и там вспыхивает зловещее багровое пламя. Сизый дым окутывает сцену.

То молитвенно складывая руки и поднимая очи горе, то хватаясь за голову, Вольтер описывает беды, которые выпали семье барона. И снова Вольтер становится доктором Панглосом. Прямо из руин разрушенного землетрясением Лиссабона Панглос попадает на аутодафе.

Уже у виселицы, с петлей на шее, неисправимый оптимист провозглашает с комическим пафосом речь во славу университетской науке. Произнося эту короткую тираду, Смирнов с блеском пародирует общепринятые каноны ораторской речи.

Наконец, верёвка затянута. На ней качается гипсовый бюстик Вольтера со сложенным в саркастическую усмешку ртом. Он смеется надо всем и надо всеми.

Однако существование в одновременно смешной и трагической стихии собственной повести не проходит для автора бесследно.