– Семьдесят шестьдесят, – говорила Валя.

– Семдесят шисят? Дорого как!

– Да ну как уж дорого! Как обычно. Всегда так было.

– Не, не было так.

– Да что ты говоришь! Всегда она так и стоила.

– Не знай, не знай. Не помню такого.

– Да ты вообще уже ничего не помнишь. Как звать-то тебя помнишь?

– Э, Валя, ты уж совсем…

– Что Валя, что Валя! Недовольны ценами – пишите жалобы. А мне ничё не говорите, не я цены выдумываю.

«На берегу – песок. Крупный, жёлтый, рассыпчатый. Мы лежали на нём и смотрели друг на друга. Молча. Я вытягивал руку и гладил твоё лицо. Глаза, губы. Губы особенно приятно было. Они тугие, набухшие. Кажется, надави – и сок потечёт. На них капли воды и ты слизывала. Я хотел тоже, но ты не позволяла – ты была гордой».

Переминались с ноги на ногу. Ждали очереди. Она продвигалась медленно. Они так и стояли последними.

«И ты заснула потом. Это так снилось мне – ты заснула. Прямо на берегу, прямо на песке. Заснула, а ветер усилился и волосы твои вздымались волнами. Я лежал рядом и смотрел на тебя. Длинная, чёрная змея обвивала твою ногу и ползла вверх по телу. Она шипела, высовывала раздвоенный язык, а взгляд ее был холоден и страшен».

– Валюш, мне бы пасты.

– Томатной?

– Да. Попробую, что за паста такая.

– Одну банку?

– Одну.

– Ещё что?

– Консервов баночку.

– В масле только.

– А в томате нет?

– Нет, кончились.

– Ну, в масле давай.

– Всё?

– Ну и хлеб.

«Я поймал её, поднял над головой, а змея шипела и извивалась. Я свернул ей голову и бросил в реку – течение подхватило её и понесло вдоль берега. Она исчезла, но ты не проснулась. Я подхватил тебя на руки и понёс домой. Наш дом стоял на холме и в нём было совершенно пусто. Я положил тебя на соломенную подстилку и сел рядом. Я просто ждал, пока ты проснёшься, я хотел сказать тебе: «С добрым утром. Ты проспала целые сутки». Но сутки прошли, а потом и другие, и я стал беспокоиться».

– Щас, Тань, щас, – говорила Валя. – Вижу, что ты давно стоишь. Старухи эти заколебали уже. Насядут скопом, одна другой глупее. Что надо, чего хотят – сами не знают. Чего тебе?

– Хлебушка, Валь, – последняя старуха, потом они.

– Двадцать.

– А вот это что такое?

– Ну вот, началось.

– Спросить просто.

– Ром это. Ты ром что ли пьёшь?

– А в какую он цену?

– Пятьсот двадцать.

– А-ба! Да кто ж его купит?

– Кто-нибудь да купит. Вадим вон хотя бы. Он человек приезжий, богатый.

Она обернулась. Взглянула – и обратно. Трепетно так, пронзительно.

«Какая-то страшная женщина заглянула в окно и сказала, что ты не проснёшься никогда, потому что это не сон, а смерть. Я прогнал её – глупую, старую женщину со своими нелепыми домыслами и продолжал ждать. Я не верил, что это смерть, ведь ты дышала. И кожа твоя была чистой, и губы всё так же алели. Я ждал, но к несчастью проснулся сам. Проснулся, и долго не мог вспомнить сон. Потом вспомнил и был очень удивлён – как могло такое произойти: ведь я здесь, а ты там – во сне, и всё ещё спишь. Разве может быть такое?»

– Что тебе, Тань?

– Хлеба. И банку кофе.

– Хлеб, банка кофе. Всё?

– Всё.

Подошел и его черёд.

Она уходила в это время. Уходя, обернулась. Взглянула яростно, зло даже – он видел краем глаза.

Выйдя наружу, опять увидел её. Шла домой. Обернулась, посмотрела. Злая. Гордая.

«Что ты, что ты! Разве могу я променять тебя? Вулканы забурлили, лава потекла – мне уже не сдержать. Почему-то, когда-то – в какой момент? в какой миг? – стрелки перевели и часы идут по-новому. Чудесно, завлекательно – чудесно оттого, что не уловить начал. Не улавливать бы и концов, стало бы в сто крат завлекательней. Изумительно и так. Ты спишь ещё – где-то там, в моём собственном сне, и я даже не знаю – стоит ли тебя будить. Возможно ли это, осуществимо ли? Взгляды, которые дарила на прощание – да. Они – да, они говорят. Сон чуден, но и чуток. Я не осторожен, но если будить суждено мне – что же, пусть свершится. Я беру на себя ответственность».