Странные ощущения тяготили старшего следователя, но он всё не мог понять, чем они были вызваны. Эти две серебристые луны, казавшиеся более чистым и отполированным зеркалом его собственных серых глаз, нагоняли на него тоску, идущую из прошлого, которое он всё пытался отогнать, но не мог. И пока он упорно старался думать о текущем деле, а не о том, за которое он и получил своё прозвище, на выходе их догнала Марго, несколько запыхавшаяся, будто бы даже такой краткий промежуток дороги для неё был тем ещё испытанием. Ильтон удивлённо поднял бровь с немым вопросом.

– Г-господин оберсекретарь, не серчайте так на Делвина. У нас правда выдалась "весёлая" неделька, не такая, конечно, как у вас, но…

– Ближе к делу. Вы же догоняли меня не для того, чтобы извиниться за подчинённого? – Рейнхард сухо отрезал, как при допросе. Впрочем, по смысловой интонации он скорее не хотел, чтобы доктор говорила за мужчину.

– Н-нет, вы правы. Вы наблюдательны, Ильтон. – отдышавшись, Марго выпрямилась, вновь смотря будто бы и на Ильтона, и куда-то в сторону, так же, как и он, не желая сталкиваться взглядами напрямую. – Вы же вернётесь? Я имею в виду с новыми образцами или чем-то ещё связанным?

– Куда ж я денусь? Не переживайте, док. Мы выясним, кто заигрался с магией, и, может, вы ещё успеете спасти наших остекленевших, если это возможно. Главное, сами тут не заиграйтесь. А теперь, прошу нас простить. – оберсекретарь в этот раз усмехнулся добродушно, скорее даже по-отечески, чему вторил Фрид, кивая головой.

Вечерний Фемрис напоминал десятки других городов как Союза, так и всего континента: стихали толпы людей и зевак, медленно зажигались огни на улицах и в домах. Где-то на кухнях лился радостный смех семейных посиделок, в политических кулуарах наступала зловещая тишина, предвещающая новые перемены, а на заводах свистки издавали протяжный праздничный рёв, отпускающий одну смену и запускающий в свои недра другую. Город оставался живым даже под сенью звёзд и лун, а для многих новоприбывших жителей деревень и сёл казался местами ещё ярче, чем днём.

В буйстве этого праздного света Ильтон оставил своего верного помощника в их кабинете одного – собирать в кучу все мысли за прошедший день, составлять карту показаний и улик, в том числе тех, что прибыли с другими жертвами. Опрос немногочисленных свидетелей с других мест обнаружения статуй он также оставил на него, пока сами статуи перенаправлялись в лабораторию. По городу к вечеру этого отвратительного дня насчитывали уже пятёрку самых различных людей, превращённых волей злого магического рока в предмет современного искусства. Пока что не было понятно ровным счётом ничего.

Уставший Рейнхард уже предвещал за последней офисной чашкой кофе, что на утро газеты начнут пестрить заголовками об этой «стеклянной эпидемии», что счёт статуй перейдёт на десятки, а в самых желтушных и вовсе на сотни. Обвинять будут всех подряд: корпорации и их ужасные эксперименты или же отвратительные рабочие условия на магическом производстве, правительство – понося каждый его департамент вместе и по раздельности, особенно вменяя магическому следствию, что то сидит в своих кабинетах и ждёт, пока виновные сами сдадутся, – банды рабочих кварталов, профсоюзы, кармерийских шпионов, нидов иммигрантов и безумных магов, что вышли из-под контроля и уже не боятся творить свои зверства прямо средь бела дня.

– Клянусь, если «Правда Гарона» завтра подкинет мне под дверь выпуск со мной на обложке, я убью Элин в первый же день после увольнения. И, как офицер, застрелюсь в объятиях задушенной проститутки… – ворчал себе под нос Ильтон, петляя по переулкам старого города и ища глазами хоть какую-то грязь.