— Ты за вещами?

— Да… Оставила у тебя мамины золотые серёжки.

— Это всё, что тебе нужно? Второго шанса забрать вещи у тебя не будет.

— Всё…

— Сейчас принесу…

Я отдал ей те серьги, за которыми она приходила, а её вещи сжёг в чистом поле. Я помню, как сидел на холодной, сырой земле, заливая в себя водяру и смотрел, как вместе с её вещами горит моя душа. Горят мои мечты о семье.

8. Глава 7

Ненавижу! Нет не так… Я не-на-ви-жу свою жизнь!

Как вообще такое могло случиться, что я попала в клуб этого надменного альфача? Может это родовое проклятие? Что-то вроде, если не начала бухать, как вся твоя семья, то обязательно будешь магнитом для неприятностей. Он же по-любому не оставит всё так, обязательно придумает как на мне отыграться за разбитую машину. И чем, чёрт возьми, я думала, когда превращала эту навороченную красотку в груду металлолома? Явно не головой. Сейчас-то я понимаю, что совершила не просто дурной поступок, это — преступление. И по-хорошему мне нужно радоваться, что моя скромная тушка зацепила этого шкафоподобного воротилу, а не то куковала бы сейчас в камере. Там-то меня быстренько бы придушили. В первую же ночь. Мой язык никого не оставил бы равнодушным. Прошлась бы по всем своим ядовитым сарказмом. Ага… А потом все прошлись бы по мне. Ногами!

Заперевшись в своей комнатушке, я свалилась на старенький диван, как неповоротливый тюлень. Даже не снимая с себя форму и не расплетая тугой хвост, стягивающий мои волосы в толстенный жгут. С моей густотой только так, а лучше ещё, как спортсменки, залить сверху желатином, чтобы эта копна не рассыпалась. Стричь их не вариант. Есть вероятность, что они завьются в мелкие кудряшки, как у большинства моих родственников. Уж лучше их будет много, чем сходить с ума от бесконечного одуванчика на голове.

Сон, в который я провалилась, так и не поднявшись с того места, на которое я рухнула, был настолько ужасен, на сколько вообще способен мой извращённый разум. В нём обезумевший владелец клуба «Айсберг» заставил меня красить его новую машину моим самым ненавистным цветом. Фиолетовым. Да не просто красить, а выводить какие-то узоры мелкой кисточкой. Как в школе на рисовании кисточкой — «Белка тройка». Ей только листики на кронах деревьев можно было изобразить. Даже для прорисовки облаков она была слишком тонкой. И вот я весь сон выводила узоры на новенькой тачке разными оттенками фиолетового и напевала песенку про гнилой апельсин.

— «Есть у меня один маленький апельсин. Маленький гнилой апельсинчик мой. Сейчас его я съем. Станет моим совсем. Маленький гнилой апельсинчик мой…»

Видимо это был намёк моего подсознания на отвратительность моего характера.

Рисую я значит такая, песенку пою, а Дмитрий на камеру снимает да приговаривает:

— Рисуй, Вишенка. Пой Вишенка, а я на камеру всё сниму и африканским племенам продам. Они на тебя порчу наведут и ты пить начнёшь!

И главное бодреньким таким голосом говорит. Воодушевлённым я бы сказала. Словно эти его слова уже и есть проклятие.

А когда я закончила и взглянула на плоды своего творческого унижения, то увидела, что на крыле машины красуюсь я собственной персоной. Не совсем я, конечно. Там была девушка, в руках которой был огромный фиолетовый фаллоимитатор, расписанный под хохлому. На голове этой нимфы красовался нимб, нанизанный на рога, а изо рта торчал змеиный язык. Одним словом — мрак!

Проснулась я, похоже, от собственного крика. Точнее мои соседи проснулись от моего вопля, а я от их нервного стука в мою хлипенькую дверь. И что так нервничать? Подумаешь, покричала немного. Не обязательно же из-за этого сносить дверь с петель. Я между прочим отвечаю за эту рухлядь перед старой сварливой бабкой, которая и так со скрипом сдала мне эту комнату. Мол, молодая я, а значит — проститутка. А я не она! Я — ответственный квартиросъёмщик. И вообще чиста и невинна, как утренняя роса. Дурацкие стереотипы, под которых гребут всех подряд.