Жизнь как будто сама подталкивала его к «сантехническому» финалу. Его пригласили в Ленинград, в известный коллектив, и Валентине место обещали, но нелепые советские законы поломали все планы. Хоть Валентин и родился в Ленинграде и блокаду здесь пережил, но семейного человека не могли прописать даже у родителей. Пришлось Валентину пойти в ЖЭК сантехником, получить служебное жилье, а по вечерам вести хореографический кружок в районном ДК. Но на двух стульях, как говорится, не усидишь, тем более человек он был веселый, общительный, а работа тяжелая, грязная. Устанешь, коллеги пристанут, дескать, «ты меня уважаешь?», «давай, Леонтич, по чуть-чуть, расслабимся…» Короче, пришлось преподавательскую деятельность свернуть, а «сантехническую» развернуть! И, как говорилось в советских фельетонах, «покатился Валентин под откос».

Как он попал в напарники в Але, я не знаю, теперь и не у кого спросить: обоих уж нет в живых.

У него была своя комната на Гороховой, но жил он здесь же во дворе, во флигеле, у дворничихи Маши. Маша – под стать кустодиевской купчихе: крепкая, дородная женщина, «кровь с молоком», убирала несколько участков, бегала, как заводная. Бывало, услышишь из-за угла ее звонкий голос и думаешь:

– Ну, Леонтьевич опять попал под раздачу!

Повернешь за угол, а Маша строчит матюгами, как из пулемета (та-та-та…), а Валентин пьяненький, с добродушной улыбкой в ответ:

– Маша! Я же тебя люблю…

– Да пошел ты со своей любовью на…(та-та-та…).

Бывало, зайдет сильно пьяный, я ему и говорю:

– Валентин! Тебя же Маша домой не пустит такого «красивого!»

Улыбается:

– Пустит, до пенсии еще неделя. Вот как пенсию ей отдам, тогда может выгнать.

Так оно не раз и бывало. Маша выгоняла его «окончательно», он жил несколько дней у себя на «Горошке» или в мастерской, пока она его не принимала обратно, до следующей пенсии!

Мы c Валентином несколько раз ездили на мотоциклах в Медвежьегорск за брусникой и останавливались у сестры Валентины – Альки. Надо признать, что у него сохранились теплые отношения с братом, сестрой Валентины и тёщей. Привечали его, как родного. Прибегал Юрка – старший брат, приходила теща, обнимались, целовались. Валентин всем привозил подарки: Юрке – марочный коньяк, Альке – духи, теще – платок или шарф.

Раздав подарки, приступали к приготовлению ужина. В первый свой приезд мы набрали по дороге грибов: брали все подряд – козлят, опят, моховиков. Хозяева сунули нос в наш мешок и скривили губы:

– А что это у вас за грибы?

– Моховики, козлята, опята!

– Не–е! Мы такие не берем, только белые и красные!

С Валентиной я познакомился в следующий наш приезд. Мы приехали на машине и собрались за грибами. Валентин, узнав, что с нами собралась ехать Валентина, отказался составить нам компанию. Я даже не ожидал этого от него: они так и не примирились! Зато Валентина уже после его смерти подружилась с Машей, а сдружила их болезнь Лёшки – сына Валентина и Валентины. Как-то Маша позвонила мне и сказала, что Лёша лежит в больнице, предстоит операция, и нужна донорская кровь. Я, естественно, сдал для него кровь, и с тех пор сын моего друга стал и моим сыном – кровным. А Лёшка в знак благодарности подарил мне замечательную акварель, выполненную его кистью.

Евгений Тимофеевич!

Я ни разу не видел его улыбающимся! Нет, я бы не назвал его меланхоликом. Меланхолик, как я понимаю, человек впечатлительный, ранимый! Не то – Евгений Тимофеевич! Его голыми руками не возьмешь, только штурмом:

– Евгений Тимофеевич, надо съездить…

– Да достали вы с самого утра, всем надо куда-то ехать! У меня обед через десять минут!