К тому времени лагерь стал более комфортабельным: для преподавателей выстроили двухэтажный корпус, столовая кроме крыши приобрела ещё и стены, а студентов селили в четырёхместные палатки.

После регистрации нам выдали номер палатки и сказали, что кровати и постельное бельё находятся на складе. Жанна предложила нам с Женей отнести вещи в палатку, а сама вызвалась пойти на склад и разведать «что там и как». Минут через пятнадцать она вернулась в сопровождении молодого человека, в каждой руке которого было по две кроватные спинки.

– Знакомьтесь, это Саша, – сказала Жанна и хитро подмигнула нам левым глазом.

Вид у Саши был весьма забавным: облезлый лоб, треугольный кусочек газетной бумаги на носу (как он на нём держался, неизвестно), облезлые же голые плечи, старые, вытянутые на коленях тренировочные штаны с оборванными штрипками и шлёпанцы-вьетнамки. В довершение картины отмечу, что походка у него была чарличаплинская. Саша занёс спинки в палатку и побежал за следующей партией ржавого металла.

– Что за чучело? – спросила Женя.

– Какая разница! Он нам кровати принесёт, – ответила явно довольная собой Жанна.

Саша действительно принёс все кровати, потом сбегал за бельём, потом помог кровати собрать. Когда уже всё было в ажуре, к нам в палатку заглянула старушка и сказала:

– Здравствуйте, девочки. Меня зовут Харасахал Софья Викентьевна. Я буду здесь квартировать вместе с вами.

Пришлось Саше тащить ещё одну кровать. Старушка оказалась матерью преподавателя с химфака. Лет ей было далеко за семьдесят, и она явно имела за плечами если не Смольный институт благородных девиц, то уж гимназию точно.

После ужина Софья Викентьевна сказав:

– Ну, я пошла в объятия Морфея, – легла в постель и тут же заснула.

Мы же после ужина решили прогуляться по лагерю. Я думала, что мы пойдём втроём, но Жанна сказала:

– Идите вдвоём. Меня Саша ждёт.

Так они с Сашкой весь сезон друг от друга и не отходили, а мы с Женей довольствовались обществом Софьи Викентьевны, которая любила рассказывать о своей счастливой гимназической юности. Её речь была пересыпана словами, которые в наше время практически вышли из употребления или в словаре Ожегова позиционировались как устаревшие или высокого стиля: барышня, персты, почивать. А ещё она свободно владела французским, что позволяло ей, в частности, всегда правильно писать слово «чемодан»:

– Я, милые барышни, это слово никогда не напишу через «и», потому что оно произошло от французского «шэ муа дан», что в переводе на русский означает «для меня в…».

Через две недели мы вернулись домой, а Сашка остался на последний сезон. Дело в том, что спортивно-оздоровительной базой заведовала кафедра физкультуры КазГУ, и Сашин отец, преподаватель физкультуры, был заместителем начальника лагеря. Вполне естественно, что Сашка отбывал в этом лагере срок от звонка до звонка.

Появился он у нас в первых числах сентября. Я его с трудом узнала: так классно он выглядел. Лишняя кожа с него слезла, ровный тёмно-бронзовый загар подчёркивала ковбойка в сине-голубую клеточку, а вместо тренировочных штанов на нём были темно-синие цивильные брюки. Жанка не бросилась ему на шею только потому, что в комнате была бабушка, которая, смерив Сашку с ног до головы придирчивым взглядом, сказала:

– Хлопец, а ты тэж в нивирситете учишься?

И тут хлопец сбил меня наповал:

– Я в школе учусь, в десятом классе.

Вот это да! Он даже меня младше! А Жанка говорила, что он на философском учится. Стеснялась, наверное, его юного возраста. На самом же деле оказалось, что он даже младше меня. На полгода. И этот пятнадцатилетний пацан умудрился обойти более опытных соперников, которых на Иссык-Куле было в избытке! Это я потом узнала, что Сашка затащил мою сестру в постель на третий день знакомства и она в своего первого мужчину влюбилась по уши. «Импринтинг» случился – как у утёнка, который, вылупившись из яйца, идёт за первым движущимся объектом, признавая за ним свою маму-утку.