Она. Так ты отказался от пищи? Ты голодаешь? Сколько уже дней?
Он. Не помню, забыл. Это целая философия, это мое открытие. Все мы саженцы, но не все прорастаем. Наша, плоть – это почва, а души – росток. Но не всякая душа достигает зрелости плодоношения…
Она смотрит на него и плачет.
Он. Люди продолжают кормить свою плоть и тогда, когда уже нужно отказаться от еды, от земных страстей, когда отцвели и созрели, когда проходит время общения с ним, с Творчеством… Ты плачешь? Ты стала плаксой.
Она. Ну как же мне не плакать? Ты стал таким мудрым, но ты плохо выглядишь.
Он. У тебя очень тонкое чувство юмора. Но ведь это ты бралась меня излечить, это ты ждала от меня Поступка. Правда, я наоборот пришел к полному бездействию, потому что действие порождает только мусор, уводит процесс в бессмысленную бесконечность. Я бы мог наплодить сотни, тысячи забавных картин, но в каждой бы повторялся об одном и том же. Мои картины появлялись бы на выставках, все ходили бы, цокали языками, восхищались или возбуждались, а я один бы знал, что это обман и мусор. Потому что я бы эксплуатировал одну и ту же идею, один и тот же стиль. Потому что я пророс до именно этой высоты и имение в этой форме, а не в другой… Теперь ты понимаешь, почему Оно съело мою единственную картину?
Она. Ты лжешь, Оно не могло этого сделать.
Он. Оно чмокало и чавкало, у него текли слюни от жадности и голода. Я никогда не забуду такого аппетита!
Она. И поэтому ты не принимаешь пищу?
Он. Да нет! (возбужденно). Ты должна понять. Мы стареем и утрачиваем полноту зрелости… Черт, ну как это высказать! Люди – энергетические емкости. В какой-то момент они достигают энергетического пика. Но в этот момент их продолжают отвлекать инстинкты. Похоть, обжорство, праздность, лень, зависть, тщеславие, жадность – эти пороки выкачивают энергию. Но самое первостепенное – это еда и секс. Если в момент энергетической зрелости отказаться от пиши, то твоя духовная энергия выходит на связь с энергией космоса. Тогда можно вести чистый диалог и можно вырваться из тисков этой жизни…
Она. Умереть что ли?
Он (кричит). Долго ты будешь ёрничать и перебивать меня! Хотя… зачем я тебе это рассказываю. Ты приперлась, как всегда, слишком поздно.
Она. Не обижайся. Ты уже говорил с ним?
Он. С кем?
Она. С Богом.
Он. Фу ты… Не Бог это.
Она. Сатана?
Он. Ты слишком прямо трактуешь.
Она. Говорил?
Он. Тут всё… не так…
Она. Говорил?
Он (отвернувшись). Говорил… только не словами. Уходи, а? Ты такая же, как все.
Она. И что он тебе сказал?
Он ложится и отворачивается.
Она. А мне он сказал, что мы были рождены друг для друга, что до нашей встречи мы и не жили, а просто блуждали в потемках, что мы встретились, когда поизносились чувства, притупились ощущения, когда цинизм и расчет прогрыз дыры в наших душах… Что ты это когда-нибудь поймешь и что еще не вечер.
Он (не поворачиваясь). Как твой архитектор поживает? Создал монументальное строение?
Она. Он отравился. Неделя, как похоронили.
Он. Чего так? Это ты ему, что ли, мышьячка подсыпала? Ты умеешь ухаживать за убогими.
Она. Он не потянул, да и время не для него… Ладно, отдохни, я очень скоро вернусь. Теперь ты действительно нуждаешься в уходе.
Целует его и уходит.
Явление второе
Он (один). Конечно, архитектор не потянул, он же не мул и не мулла. А я тяну и тяну. Я сознательно хочу сойти с ума. «Чем нищий посох и сума…» Со-зна-тель-но. Сойти с ума человеческого и встать на нечеловеческий ум.
Появляется Оно и принимает ее образ.
Он (поворачиваясь). Я думал, ты ушла.
Оно (ее голосом). Ты все делаешь правильно. Ты должен идти до конца. Подумай сам, ну стали бы мы жить вместе, моя любовь отвлекала бы тебя от творчества, забирала бы твою драгоценную энергию. Женщины сумасбродны, они стремятся к банальностям. Ты бы пытался меня переиначить, ты бы бил меня – за прошлое, за, глупость, за мужиков, за то, что я не росла рядом с тобой, за то, что я не была твоей первой женщиной, а ты моим первым мужчиной, за то, что у тебя никогда не было невинной девушки, за то, что все светлые мысли и чувства так поруганы и извращены – ты бы мучился всеми этими преувеличенными глупостями…