Закруглённые манжеты, накладные карманы – рубашка от Maison Michel пропитывается потом, брюки приклеиваются к дерматиновому покрытию – ощущение, будто тонешь в болоте. Немые вопросы пациентов повисают в воздухе, отслаиваются от стен, растекаются по полу:

– Ты пришёл лечиться или открывать звезду славы имени себя?

– Здесь проводят обследование или снимают интервью Ларри Кинга?

– Это больница или обложка журнала Elle?

Чтобы отвлечься, достаю телефон и печатаю сообщение: «Шанталь, как дела?»

В очереди к Виктору передо мной – человек десять, раздавленные и прозрачные, как пластиковая посуда, паломники, бродившие веками по пустыне, а сейчас скользящие взглядом по пальмовому принту моих туфель. Моя новая целевая аудитория, наблюдающая за мной исподлобья, сверкая улыбками мародёров:

– Это больница, а не показ от Victoria’s Secret.

Где-то в глубине коридора – за доской объявлений, в толпе бездомных, в мишуре окровавленных бинтов – врачи ведут под руки пожилую женщину. Она отбивается от них, упираясь ногами в пол, распрыскивая свой морфологический яд:

– Отпусти меня, мохнорылый вымесок!

Я снова достаю телефон, проверяю, не ответила ли мне Шанталь. От стены отваливается ещё один кусочек кафельной плитки, не привлекая к себе никакого внимания. Пожилая женщина из больничного холла продолжает сопротивляться:

– Я буду жаловаться вашему начальству!

Она кричит:

– Я позвоню в бюро по правам человека.

А потом она кричит:

– Туберкулёзный проститут!

К женщине подбегает охранник, он пытается схватить её за руки, а она отрывает от его ремня рацию и подносит к губам:

– Тухлодырый соплежуй, как слышно? Как слышно?

Медсёстры в белых пижамах слетаются в больничный холл, как мотыльки на смертную казнь от лампы, они разрывают на части верблюжье пальто, в которое замотана пожилая женщина, распаковывают её кокон, увязая по щиколотку в сыпучем прахе застиранного кружевного белья, обхватывая запястьями её желейные подмышки.

Чтобы отвлечься, я снова достаю телефон и печатаю: «Шанталь, угадай, кого я встретил в больнице?»

Представление в больничном холле заканчивается – буйную пациентку уводят со сцены, на полу, рядом с регистратурой, остается лежать её лисья шапка, пальто из верблюжьего меха – визитная карточка моих тревог, инфицированное сожалением и страхом, мой новый дресс-код, новый стиль. Я подбираю пальто с пола и иду за медсёстрами.

Я слышу «РАЗРЯД!» и возвращаюсь к Лили, в свою «Зелёную Миндальку». Мы проезжаем плакат с надписью:

«Передумай и сверни с пути, пока не поздно!»

– Знаешь, когда я поняла, что выбрала правильный путь? – спрашивает Лили. И тут же отвечает:

– Когда пошла на приём к психотерапевту.

В руках у Лили бумажный буклет. Она листает страницы с конца, бегло и легко, как глянцевый журнал в салоне красоты. На обложке написано:

«Памятка уцелевшим»

– Психотерапевт взял лист бумаги и разделил его карандашом на две части. Сверху он написал «плюс» и «минус».

Почему-то в этот момент я вспоминаю свою первую встречу с Виктором.

Лили говорит:

– Я-то думала, что плачу за прозрение, а не за урок рисования.

Мы останавливаемся возле аптек, и наша история начинается снова. Лили читает «Памятку уцелевшим» тихо, как и рекомендовано.

Там написано:

«Бродячие собаки». Глава 28

– Представляешь, какое это разочарование? Это как вместо шоколадного мороженого получить на десерт червивое яблоко, – говорит Лили.

Я был у психотерапевта, когда подтвердился диагноз. Я тоже брал лист бумаги, тоже делил его на две части, в одной из них я писал о своих чувствах, рассказывал, какие преимущества даёт мне смертельная болезнь, выводил карандашом: