Аким. Ой, Микишка, мотри! Неправда наружу выйдет. Было аль нет?

Никита (в сторону). Вишь, привязались, право. (К Акиму.) Сказываю, что ничего не знаю. Ничего у меня с ней не было. (С злобой.) Вот те Христос, не сойти мне с доски с этой. (Крестится.) Ничего знать не знаю. (Молчание. Никита продолжает ещё горячее.) Что ж это вы меня на ней женить вздумали? Что ж, в самом деле, право, скандал. Нынче и нравов таких нет, чтоб силом женить. Очень просто. Да и побожился я – знать, не знаю.

Матрёна (на мужа). То-то, глупая твоя башка, дурацкая; что ему наболтают, а он всему и верит. Только напрасно малого оконфузил. А лучше как живёт, так пускай и живёт у хозяина. Хозяин нам теперь на нужду десяточку даст. А время придёт, и женим.

Пётр. Ну, как же, дядя Аким?

Аким (щёлкает языком; к сыну). Мотри, Микита, обижена слеза, тае, мимо не канет, а всё, тае, на человеческу голову. Мотри, как бы не того.

Никита. Да что смотреть-то, ты сам смотри. (Садится.)

Анютка. Пойти мамушке сказать. (Убегает.)

Пётр, Аким, Матрёна и Никита.

Матрёна (к Петру). Вот так-то всё, Пётр Игнатьич. Баламутный он у меня, втемяшит что в башку, не выбьешь никак; только даром тебя потревожили. А как жил малый, так пусть и живёт. Держи малого – твой слуга.

Пётр. Так как же, дядя Аким?

Аким. Что ж, я, тае, воли с малого не снимал, только бы не тае. Хотелось было, значит, тае…

Матрёна. И что путаешь, сам не знаешь. Пусть живёт, как жил. Малому и самому сходить неохота. Да и куда нам его, сами управим.

Пётр. Одно, дядя Аким: если ты его на лето сымешь, он мне на зиму не нужен. Уж жить, так в год.

Матрёна. На год и залежится. Мы дома, в рабочую пору, коли что, принаймём, а малый пусть живёт, а ты нам теперича десяточку.

Пётр. Так как же, ещё на год?

Аким (вздыхает). Да что ж, уж, видно, тае, коли так, значит, видно, уж тае.

Mатрёна. Опять на год, от Митриевой субботы. В цене ты не обидишь, а десяточку теперь дай. Вызволь ты нас. (Встаёт и кланяется.)

Те же, Анисья и Анютка. (Анисья садится к сторонке.)

Пётр. Что ж? Коли так, так так – до трактира дойти и магарычи. Пойдём, дядя Аким, водочки выпьем.

Аким. Не пью я её, вино-то, не пью.

Пётр. Ну, чайку попьёшь.

Аким. Чаем грешен. Чаем, точно.

Пётр. И бабы-то чайку попьют. Ты, Микита, смотри, овец-то перегони да солому подбери.

Hикита. Ладно.

Все уходят, кроме Никиты. Смеркается.

Никита один.

Никита (закуривает папироску). Вишь, пристали, скажи да скажи, как с девками гулял. Эти истории рассказывать долго будет. Женись, говорит, на ней. На всех да жениться – это жён много наберётся. Нужно мне очень жениться, и так не хуже женатого живу, завидуют люди. И как это меня как толконул кто, как я на образ перекрестился. Так сразу всю канитель и оборвал. Боязно, говорят, в неправде божиться. Всё одна глупость. Ничего, одна речь. Очень просто.

Hикита и Акулина.

Акулина (входит в кафтане, кладёт верёвку, раздевается и идёт в чулан). Ты бы хоть огонь засветил.

Никита. На тебя глядеть? Я тебя и так вижу.

Акулина. Ну тебя!

Те же и Анютка.

Анютка (вбегает; к Никите шёпотом). Микита, иди скорей, тебя человек один спрашивает, однова дыхнуть.

Никита. Какой человек?

Анютка. Маринка с чугунки. За углом стоит.

Hикита. Врёшь.

Анютка. Однова дыхнуть.

Никита. Чего же ей?

Анютка. Тебе приходить велела. Мне, говорит, Миките только слово одно сказать надо. Стала я спрашивать, а она не сказывает. Только спросила: правда ли, что он от вас сходит? А я говорю: неправда, его отец хотел снять да женить, да он отказался, у нас на год ещё остался. А она и говорит: пошли ты его ко мне, ради Христа. Мне, говорит, беспременно нужно ему слово сказать. Она уж давно ждёт. Иди же к ней.