В воздухе висела сумрачная мокрядь. Солнце хоть и мелькало скупо, где-то там, за вязкими хмурыми тучами, ветром нагнанные с моря, но толку? Верно щепа догорает, ни тебе тепла, ни света. Пара недель, и вся Пустошь Орлиного Озера окрасится под стать небу в неприметный мышастый цвет. Но доколе пестрят леса с холмами яркими красками – упивайся ими, вбирай в себя. Ступит Морана,18 ведя за собой зиму. А та и рада отбелить все подчистую: леса, пустоши, дома и незахороненные кости тех, кто сию пору не пережил.

Мирно ехала травница меж огороженных пастбищ и поросших высокими деревьями рощ, где на самых верхушках тиса скакали проказливые белки, суетливо пополняя закрома припасами, и щебеча порхали хохлатые синицы. Веяло от корзины со странным бельем березовым мелом. Запах чистоты. Смыло мыло грязь. Смыло мыло и Пылину суть. Чужие натруженные руки, того не ведая, стирали ее секреты. Утекали те с мутной, пенной водой, лопались радужными пузырями. Некогда тайны девушки смывались не столь легко. Они требовали пролитой крови. Отозвалась тупая боль в ребрах. Спохватилась Пыля, что прижимает ладонь к груди. Медленно и глубоко задышала. Промозглый воздух горчил на языке, отдавался в висках стук сердца. Удар за ударом. Удар. Мир в сполохах алой боли. Нет, то было давно! Настолько давно, что и не с ней.

Твердо мотнула Пыля головой, упал капюшон на плечи. Разметались ржаные пряди. Захлестали шелковыми плетками по побледневшим щекам. Смыло все волны времени. Но коварно море памяти: порой выбрасывает оно на берег давно схороненное на дне. Не нужны Пыле те клады. Проклят каждый из них. Как и она сама. Но разве то повод горевать?

Жила травница за хуторами, у самого края раменья19, на берегу Жабьего Хвоста – узенькой речушки, коя впадала в Козлиную реку. По первости косились местные на пришлую девку с едва скрываемым недоверием. Негоже бабе одной коптить небо вдали от жилых сел, тем паче в таком месте. По преданиям народным, заброшенная мельница – есть место обитания нечистой силы. Под мельничным колесом живет водяной, русалки моют волосы в ее водах, на столбах сидят анчутки20, а на крыше – ырка21. Водяные фейри празднуют там свадьбы и затащить к себе незадачливого прохожего им ничего не стоит. Добрый люд старался обходить пустые мельницы стороной.

Долго ли, коротко ли, а удалось Пыле людей к себе расположить. Таяли тонкой ледяной коркой чужие опасения под лучами поступков добродетельных. Вскоре и слух расползся по округе, мол: неподалеку от деревни Сент-Кони обосновалась приветливая травница. Заказчиков прибавилось. Кончили девице задавать вопросы неловкие, на которые та не знала, как ответить, не солгав или солгав половчее. Прекратились и косые настороженные взгляды. К Пыле стали тянуться, а ей было по сердцу помогать.

Ближе к лесу Сивуня ускорил шаг. Раньше прочих примечала скотина чуткая шум воды падающей, скрип несмазанного мельничного колеса и запах тины. Прекрасно знал бык путь к дому родному и всяк раз сворачивал на нужную дорожку до рывка вожжи. Дома-то ждало Сивуню свежее сено. Грешно не поспешить! Позади телеги тестом подошедшим разбухал туман из низин. Пройденная дорога тонула в молоке.

Мельницу-колесуху стало видать издалека. Стояла та ровнехонько на границе леса с полем, разделенной темной лентой реки. Высокие бревенчатые стены, маленькие окошки, желоба на тонких ножках-спичках и плотина с заросшим омутом. Чуть ниже речного русла труженики бобры возвели собственную запруду с хаткой, разлив омут в целый пруд. Неподалеку от оного растиралась крошечная полянка, частично поросшая малинником, куда Пыля любила наведываться летом лакомиться сладкими ягодами. Вдоль берегов Жабьего Хвоста буйно росли огромные лопухи, колючий чертополох и кислый щавель, местами дикая жимолость и крыжовник. Спуститься к реке, не ободравшись, удавалось не везде и не всегда.