Многое Юшка могла стерпеть. Даже слишком многое. Но всему есть предел.

– Скажи-ка, а поголовное тугодумие – отличительная черта всей вашей охотничьей братии, или ты один эдакий говномес у давно сдохшей свиноматки уродился? – как бы между прочим справилась баггейн, которой ловчая сеть успела натереть места мягкие, а чужой треп порядком надоесть.

Охотник разразился дробным, шелестящим смехом, будто пригоршня пустых ракушек рассыпалась по полу. А после вмиг умолк и замер, неестественно выпрямившись. Одни побелевшие костяшки пальцев слегка подрагивали, крепко впившись в рукоять ножа.

– Вы, фейри, – паскудное племя. Лукавые и мстительные, склонные к…

– …злым шуткам, похищениям, бесчинствам с непотребствами. Коварные и подлые, нет нам доверия, миру будет лучше без нас и бла-бла-бла? – услужливо подсказала Юшка. Она давным-давно могла расписать беседу сию по нотам и исполнить обе партии.

– Верно! – запальчиво поддакнул Охотник и, опомнившись, с досады плюнул. Не прикрытое торжество в глазах нечисти казалось оскорбительным. Тварь откровенно над ним потешалась! – Я тебе ща, ёнда, второй рог обломаю, – выдохнул быком чернобородый.

– Ух, мохрех, какой страшный! Ой, поджилки затряслись, что твое пивное пузо! – глумливо передернула плечами баггейн. Она почти чувствовала вкус чужой злости у себя на языке. – Ты пришел в мой лес, в мои владения. Не разуваясь, нагадил на пороге, и у тебя ко мне предъявы?! Ха! От имени всего скрытого народца нарекаю тебя почетным скотоложцем! Видала я тебя в могильном кургане, и мово́д!50

Молча перекинул Охотник из руки в руку разделочный нож, решительно сделал шаг в сторону оборотня. Давай, давай, голубчик. Подойти чуть ближе – тут-то мы и узнаем, кто из нас самый быстрый клинок на Пустошах. Глупый грим. Глупый человек. Все идет по замкнутому кругу. Все скручивается в вихорево гнездо. Виток за витком. Некому обрубить узел. Не съехать с накатанной колеи. Давай, давай. Еще немного…

От душераздирающего хруста, сродни тому, с коим мощные челюсти раздрабливают хрупкие кости, у баггейна екнуло в животе. Вскинула оборотень морду и…

– Мать твою за ногу! – было единственным, что успела изречь Юшка, прежде, чем на нее навалилась вся бренность бытия и чье-то тяжелое тело.

↟ ↟ ↟

Людвиг сидел, чуть дыша, вжавшись в ствол дерева. Его хрустящая, точно хлебная крошка, кора липла к вспотевшим ладоням. Норовил скин ду рыбкой выскользнуть из рук, или того хуже, оставить своего владельца без очередного пальца. Одного МакНулли благополучно успел лишиться несколько зим назад. Веревка, чаялось, не уступала прочности корабельному канату. Людвиг начал полагать, что скорее сотрет себе от натуги зубы, нежели сумеет ее перерезать. А может, в самом деле, попробовать перегрызть? Бррр, нет, нужно собраться! Так, ты смогешь!

Страсти под «насестом» накалялись. Вены на лице Охотника вздувались соразмерно растущей наглости фейри. Занятно, она от природы остра на язык иль где училась? Дивился Людвиг словарному запасу твари, коему позавидовать мог сапожник прожженный. Хоть под диктовку записывай, честное слово! Такое добро для языковедов пропадает, эх! Сам Мак нечасто позволял ядреному словцу слететь с языка. Даровали Боги молодцу нрав спокойный да матушку строгую. Сильно ярилась та, стоило токмо ей услыхать неумелую сыновью брань. Непоколебима была матушка в вопросе сем: вырастите, дескать, бывалыми моряками, сделаетесь и, пожалуйте, бранитесь тюлькиными письками сколько душе угодно! А доколе молоко на губах не обсохло, будьте добры, следите за языком. Ух, как горели оттянутые уши у тех, кто осмелился нарушить матушкин наказ!