Из всех способов разобраться был известен только один – тот, с которого все начиналось. В субботу Головин был пойман, уболтан и усажен за стол.

Выпив несколько раз за науку, они стали спрашивать. Аспирант отнекивался, пытался прервать застолье, но угроз отправиться на дискотеку испугался больше. Это его и сломало – на энной порции студенческого коктейля Паганель покривел окончательно.

– За нааауку… – произнес он, обведя собутыльников разнофокусным взглядом. – Только смотря какую.

Слово за слово, и прояснилось. Что не такой уж он неблагодарный, и рад бы ребятам помочь, но тема теперь закрытая. И не совсем уже чтобы гражданская.

Чего-то подобного Андрей ожидал. Начавшееся с рассказов о разрушении мостов от резонанса с идущими в ногу солдатами рано или поздно должно было закончиться разрушением тех же самых мостов.

На этом тосты кончились.

И вообще все закончилось. Головин растворился в воздухе – непонятно, лег спать или просто исчез. Андрей хотел пожелать ему что-нибудь на прощание, но слов не было. Маша, веселившаяся весь вечер, успокоилась и констатировала:

– Мы были лабораторными крысами.

Говорить не хотелось.

В сущности, ничего не случилось. Покуролесили и достаточно, пора было возвращаться к реальности. Сразу, конечно, сделать это было непросто, какое-то время требовалось на декомпрессию.

Возвращались старым испытанным способом… Приходя в сознание, Андрей пытался понять, сколько дней продолжалось безвременье, и замечал, что Маша находится каждый раз все на большем оптическом расстоянии.

А потом ее просто не стало.

Очнувшись, он обнаружил, что учеба идет своим ходом, но не такая, как раньше. Дисциплин стало больше, а главное, появилась новая напасть – курсовики. Сдавать их предвиделось до зачетов, но у своих он даже не знал названий. По привычке оставалось одно – пойти выручаться к тренеру.

Тот принял без удовольствия.

– Ну, знаешь ли… Что могли без тебя проиграли… – вид коуча говорил о желании сломать о подопечного какой-нибудь из спортивных предметов. Из таковых на кафедре была лишь линейка.

– Проиграли еще слабо сказано, продули с треском. Мало того что сам загулял, так еще Казакову, бедную, втравил в это дело, – он вынул из папки бумагу. Это оказалась справка, которой ушлый Головин освободил их с Машей от физкультуры.

– Чем вы там занимались… общественно полезным?

Чем они занимались, говорить было нельзя.

На этом вопрос посчитали закрытым. Декан его закрыл окончательно. Идея бюджетного содержания спортсменов не нравилась ему изначально.

Отчисление Андрей воспринял без эмоций, можно сказать, на автомате. Как и все остальное – повестку из военкомата, подоспевшую на удивление скоро, походы на медкомиссию…

В армию, так в армию, – думал он, а скорее не думал, а какая-то часть мозга воспроизводила текст, напоминавший далекое эхо.

Даже сейчас, вне пространства и времени, он ощутил навалившуюся, как и тогда, апатию. Она накрывала подобно облаку.

На проплывающий мимо катер сознание не среагировало. Это был рыбнадзор, посматривавший за рыбаками. Те отвечали настороженно-злобными взглядами.

Сарафанное радио доносило, что в озере появилась ценная популяция рыб. Какая именно, никто не ведал, но водоем стала навещать рыбоохрана с полицией. Завсегдатаи, о браконьерстве не помышлявшие, предчувствовали продолжение – со дня на день мог появиться ОМОН, ломающий снасти по никому не ясному выбору.

Волны недружелюбия, исходившие отовсюду, заслонили ту, что снова накатывала из города.

Насилие теперь уже было открытым.

Действовали четверо – трое в черных куртках и старый знакомый в серой. Одежда первых выглядела характерно, но для времен, которые давно уже были забыты. Больше всего бросался в глаза водитель. Здоровенный шкаф по кличке Бизон смотрелся классически. Сто с лишним килограмм перекаченной массы делали его неповоротливым, что для водителя было плохо. Но прозвище свое он оправдывал – мог зашибить любого, с разгона даже толпу, и это снимало любые вопросы. Претензии же по вождению, если и приходили кому-то в голову, были не столь важны. Главное на дороге, считал Бизон, дать увернуться другим. Собственный псевдоним Бизону нравился: во-первых, за красоту, а во-вторых, за крутость. Его, завсегдатая спортзала, подобное прозвище вдохновляло на результаты.