Из собора к нам навстречу выпрыгивает чумазый чернявый мальчонка в большемерящей рубашке и таких же штанах.

– Дядь, дай монетку, – клянчат его уста, протягиваются его руки ко мне.

Всё как в классической литературе царских времён:

– Дядь, ну дай монетку.

Мне тут же вспоминается Харьков. 2007 год на дворе, больше десяти лет ещё до нашей поездки. Площадь перед железнодорожным вокзалом с поющими и танцующими фонтанами. Фонтаны поют:

– Моя краина Украина.

Вечерняя подсветка, брызги. Люди ждут ночной поезд, его же жду и я, коротая время со своими приятелями. Маленькая цыганская девочка в коротком грязном платье, так же, как и здешний мальчуган реинкарнирует отечественную классику:

– Дядь, дай монетку.

После отказа она проявляет настойчивость:

– Ну дай монетку!

Лезет обниматься. Получая желанный «кругляшок», пропадает со сцены в неизвестном направлении. Катя – жена одного из моих приятелей, наблюдавшая этот жизненный эпизод, коротко бросает в пространство, качая головой:

– Ну вообще…

Мальчуган чернявый, но глаза у него небесные голубые, не цыганские.

– Ты на себя то посмотри, – указывает мне голос.

Что за голос? Надеюсь это не раздвоение личности. Так вот, смотрю на себя и вижу очередной эпизод своей молодости (да-да, по меркам «юности» я уже глубокий старик, дорогие мои читатели. Ощущаю ли я себя таковым? – Это врятли). Сижу на деревянной лавке в сквере Народного ополчения Пролетарского района, что завис будто гимнаст между двух автомобильных перекладин Автозаводской улицы. Чего-то или кого-то жду, не помню. По скверу мимо меня идёт мужчина лет сорока-пятидесяти с классической внешностью военнослужащего в отставке. Из-под куртки выглядывает тельняшка, под носом дуга аккуратных коротких усов. По звукам его голоса можно понять, что мужчина расслабился и выпил.

– Хватит по одиночке в парках сидеть! Иди с девочками встречайся! И так, не рожаете, так он ещё в парке один сидит! Красивый русский голубоглазый парень! Правда волосы чёрные почему-то… Девчонок отбою не будет! Иди встречайся!

Вспоминая, его пассаж усмехаюсь, смотрю на мальчонку – вижу внешностью себя. Внизу, под холмом лежит Судиславль во всём своём великолепии и сердце на это великолепие родное отзывается. Ещё не на Вятке я, но Родина уже говорит:

– Ты дома, жаворонок!

Наш автомобиль взбирается на очередной подъём. Надрывно гудит мотор. Лес, будто армия часовых плотно обступил трассу. В лучах яркого солнца, что бросает линии света на окружающий пейзаж, видно каждую чёрточку, каждый дефект старого асфальтового полотна. Дорога пуста. Редко когда тронешь руль, чтобы объехать яму или глубокую выбоину, а «неровности» те, что по мельче, объезжать нет смысла, они тут повсюду. На встречу проносится древняя потёртая «Тойота», неопределяемого цвета, слившегося в рыжую ржавчину. «Японец» считает колдобины дороги, весело на них подпрыгивая. Встречный автомобиль лишь на миг отпечатывается словно на картинке, на сетчатке глаза дабы заявить «вот он я», а затем напрочь уносится из истории взнуздав подкопотных коней.

Впереди тянет за собой кузов большегруз. Идёт медленно, идёт аккуратно, выискивая ровную «межу». Расстояние меж нами сокращается с быстротой равной длине звучания слова «эквилибристика», когда звуки растягиваешь, словно мех аккордеона.

– Ээ-квии-лии-брии-стии-каа, – вот так и уже выполз на пустую встречную полосу, и обогнал большегруз, и он отстаёт от тебя в зеркале заднего вида, растаивая за поворотом словно мираж в зелёной пустыне, а ты всё повторяешь: «эквилибристика», и гласные тянутся привязанные за нитку.