Я лежал на спине и слушал биение колёс об рельсы, словно сердце в грудной клетке, что даёт составу жизнь. Потолок то выходил в прожектор на авансцену под вспышками пролетающих мимо окон фонарей, то обратно отодвигался в темноту. Маленькими шажками подкрался сон и вскоре я провалился в дрёму.

В поезде спится беспокойно. В Люблине, вагоны долго перецепляли, поезд «пыхтел», сотрясался, двигался то чуть вперёд, то чуть назад. Из-за шторки, уткнувшись носом в окно, я следил, как мужчина в оранжевой станционной спецовке фонарём просвечивал пространство между колёсами.

– Ты чего там? – послышался сверху голос мамы, – давай спи.

И как по мановению волшебной палочки опять наваливается сон вместе с набором скорости при отходе от станции.

Утро надвигалось из-за горизонта огромным тяжёлым огненным шаром. Здесь и небо, и солнце совершенно другие. Одно слово – севернее. Поезд шёл по перепаханной равнине. Техники в полях ещё не было. Ещё весь вагон лежал тряпичной куклой в тишине после ночных приключений. А пока, рядом с железнодорожной насыпью росли тонкоствольные молодые деревья, высаженные рядком и отталкиваемые потоком воздуха от поезда. На горизонте высился густой, непроходимый лес. Сказки про Иванушку и Алёнушки пришли из этих мест. Вот там, в том дальнем лесу, как раз и было то самое «копытце с водой», а жили брат с сестрой вот в той деревушке, чьи домики приютились под сенью нависающих над ними многовековых деревьев. Поезд, тем временем, бойко взлетел на монолитный мост, возвышающийся над дельтой реки. Здесь звук стука колёс о рельсы изменился, стал гулким, отражаясь от воды. Сказки продолжились: «молочные реки, кисельные берега» – и спрятаться есть где от гусей-лебедей. «Кисельные берега – топи», – заиграл в голове голос, – «молочные реки – глубокая вода, где рыбы много». Издавна леса, реки, поля кормили русских людей, спасали русских людей, служили русским людям. Затем помогали служить русским людям. Теперь уже седьмой десяток оканчивался, когда леса, реки и поля опять служат русским людям.

***

Поезд остановился подле низкого перрона. Мы с сестрой вышли в тамбур, волоча сумки, что были полегче – тяжелые достались родителям. Из вагона на свежий иссиня чёрный асфальт перрона была спущена металлическая лестница, рядом с которой на самом перроне стояла проводница – полная женщина в красном колпаке белой блузке, железнодорожном костюме – пиджаке и юбке тёмно-синего цвета. Несколько мгновений назад проводница открыла дверь вагона, спустила эту самую лестницу, на верхней ступени которой сейчас стояли мы, закрепила её и «процокала» по железным пупырчатым ступеням своими толстыми короткими каблуками туфель. Теперь женщина в красном колпаке стояла на перроне у лестницы, улыбалась сходящим вниз пассажирам и желала им счастливого пути. Сестра, а затем и я неуверенно начали спуск по ступеням и сначала девочка, а затем и мальчик попали в крепкие мужские руки. Я поднял голову на встречу взгляду весёлых голубых глаз из-под тонких линз очков и услышал, как Лена радостно выдохнула: «Дедушка!» Дедушка заулыбался, принимая с лестницы внучат. Он аккуратно поставил нас в сторонку на асфальт перрона и бросился помогать спускать папе с мамой чемоданы.

– А где бабушка? – поинтересовалась Лена.

– Где и положено быть настоящей хозяйке, – пояснил Юрий Александрович, – на кухне манты готовит.

– Манты! – радостно захлопал я в ладоши.

– Приехать в Мантурово и не отведать мантов – это был бы непорядок! – продолжал дедушка.

За разговором, дедушка и встречаемые им, все вместе, обогнули одноэтажное, выполненное из серых плит и имеющее деревянную скворечную крышу здание вокзала и направились к въезду на станцию, к железной конструкции автобусной остановки, откуда следовал транспорт до дома, где ждала гостей бабушка.