Дверь тихонько открылась, и три любопытные фрейлины осторожно заглянули в покои молодой герцогини. Заметив, что та не спит, проскользнули внутрь и поставили на столик поднос:

– Вот, полакомьтесь, ваше высочество. Сегодня повар приготовил совершенно изумительный малиновый пудинг. Сказал, что специально для вас старался. И еще вкуснейшие пирожки.

– Благодарю, – улыбнулась Ретта и сделала знак подать ей блюдце.

Девушки радостно бросились выполнять поручение. Дождавшись, пока госпожа подкрепит силы, забрали посуду и понесли на кухню, чтобы лично передать повару сердечную благодарность герцогини. Может быть, по такому случаю у него найдется еще немного пудинга, уже для них?

А та, проводив их взглядом, вновь взяла в руки лютню, подтянула колки и коснулась струн.

Музыка лилась из души, из самых потаенных и сокровенных ее глубин, и все, что требовалось, – это подобрать более-менее подходящие ноты. Конечно, в искусстве импровизации Ретта прежде не была сильна, но теперь играть уже знакомый, написанный каким-нибудь композитором мотив не хотелось.

Музыка выходила неровная, как и настроение исполнительницы. То она текла неспешно и плавно, то взвивалась бурным аккордом, подобно горной реке, а после разбивалась легким каскадом. Бериса слушала, качая головой и ласково улыбаясь, и можно было подумать, что ей слышится в порывистом напеве призыв к жизни, к воле и свету. Молодая кровь брала верх, и хотя страх по-прежнему гнездился в глубине сердца Ретты, все же герцогиня улыбнулась светло и искренне, когда некоторое время спустя дверь отворилась и в малую гостиную, куда допускались только избранные приближенные, вошел Малиодор.

– Мастер! – воскликнула она, откладывая инструмент и протягивая обе ладони.

– Здравствуй, девочка, здравствуй, – проворчал старик, наигранно хмуря брови. – Что это тебе вздумалось заболеть?

Впрочем, лукавая, веселая смешинка в глазах противоречила строгому, суровому тону. Малиодор крепко пожал руки ученицы и в знак почтения поцеловал.

– Ну, рассказывай, как себя чувствуешь, – велел он решительно и сел рядом.

Бериса отложила шитье и вышла, чтобы не мешать разговору, а Ретта начала рассказ.

– Вот, мастер, – закончила она, – не получилось в этот раз добрых вестей.

– Как же не получилось? – удивился старик. – А конец войны?

– Но…

Малиодор сделал знак молчать, и Ретта привычно послушалась.

За окном все так же ярко светило солнце, и было странно думать, что светит оно отныне для всех, кроме нее самой. Больше она не принадлежит югу, и следует вырвать из сердца все то, что до недавних пор было дорого. Творения архитекторов, сады, музыка – что толку в них? Впрочем, может, стихи и музыку она возьмет с собой. Но об этом потом. На эту тему она еще успеет поразмыслить после.

Тем временем Малиодор заговорил:

– Так ли уж страшно то, о чем ты думаешь?

– Вы о будущем? – не поняла Ретта.

Старик кивнул и почесал бровь:

– О нем, родимом. Понимаешь, я прожил длинную жизнь и могу сказать, что фантазии наши обычно оказываются куда страшнее реальности. У жизни есть ограничения и рамки, в отличие от воображения, которое, как правило, ничем не стеснено. Вот и подсовывает оно нам всяческие ужасы. Да, я тоже слышал, что Бардульв некромант. Но так ли уж ты уверена, что боги потребуют от тебя самоотречения и невосполнимых жертв? Может быть, есть какой-нибудь выход из положения?

Ретта резко подалась вперед:

– Какой?

– Ну откуда ж я знаю? – развел руками Малиодор и все так же лукаво, заговорщически улыбнулся. – Я ведь не Вийюта, и даже не вотростенская Великая Мать Тата. Эти ответы тебе предстоит найти самой. Просто поверь старику, обдумай все тщательно и будь наготове.