Жизнь в таёжной глуши оказалась нелёгкой: отказ от мясного и молочного, посты и молебны. Строгие правила требовали покорности и уважения. В посёлке, названном Город Солнца, в основном жили многодетные семьи, соблюдающие домострой. В секте приветствовались также домашние треугольники: многоженство и многомужество. Члены общины строили деревянные дома и, чтобы прокормиться, много работали на огородах.

Вера в приближение конца света подстёгивала людей делать запасы продовольствия. Новая религия, некая смесь из буддизма и эзотерики, приправленная христианским антуражем, быстро захватила умы. Большинство членов секты привыкли жить, кому-то подчиняясь, и не могли перестроиться на новый уклад. В прошлом они раболепствовали перед идеалами Ленина и партии, а теперь поклонялись Учителю.

Многим теория Виссариона действительно пришлась по вкусу, ведь в секте запрещались курево и алкоголь. В Городе Солнца, или так называемой Обители Рассвета, даже названия улиц, расположенных лучами от центральной площади, звучали сказочно и певуче: улица Поющих гор, Детских грёз, Мерцающих тайн.

Анатолий, ведя хоровод и прервав хриплое «Славься, наш Господь», резко склонился к Лиде и горячо шепнул:

– Я с твоей мамкой уже обсудил. Тебе скоро восемнадцать. Виссарион согласие даст…

Лида дёрнулась, словно необъезженная кобылка, на которую норовят надеть уздечку, и вырвала свою ладонь из чужой потной руки.

На следующее утро Полина властно глянула дочери в лицо:

– Тебя Ксения ждёт, жена Анатолия. Прям сейчас иди.

– Не пойду! – вздрогнула Лида.

– Куда ты денешься? – гремя на кухне посудой, гаркнула мать. – Помнишь, почему мы сюда сбежали? Или тебе напомнить?

– Мы можем и в другое место уехать. Это ведь не тюрьма – уезжает народ!

– Уезжают… кто отмолил, – ядовито процедила Полина.

– Я уеду! К Виссариону пойду – отпустит.

– А помнишь, с подружкой твоей что случилось? С той, лупоглазенькой?

Лида, конечно, помнила свою кудрявую одноклассницу Миру с задорным взглядом огромных глаз. Мира часто обсуждала с ровесниками учение Виссариона, называя его мракобесием и откатом в феодализм, где все платили десятину местному помещику. Однажды после долгого отсутствия Миры в школе сообщили, что её по болезни забрали в Красноярск в психиатрическую лечебницу. А Виссарион на проповеди взывал помолиться за исцеление помутившегося рассудка нашей сестры.

– Так вот! – крякнула Полина. – Анатолий – твоё спасение!

– Зачем мне это? Он ведь старше папки и… воняет!

Мать приблизилась, напирая широким торсом, её тяжёлые руки метнулись к Лидкиному лицу и крепко схватили вскрикнувшую дочку за подбородок.

– А тогда не воняло?! Не воняло тебе, сучка, там, в угольном складе, куда ты таскалась?! Отец-то на ответственной должности был. Ты всё испортила! А теперь мы в бегах, – переведя дыхание, Полина разжала пальцы и толкнула Лиду на стул. – Слушай и перечить не смей! Ты ведь знаешь, как Виссарион непослушных детей наказывает. Так вот. Анатолий про грех твой знает, он это проглотил. И Ксения согласна. Там достаток. Анатолий у Учителя на особом счету, он половину подрядов на строительство получает. Глядишь, и отец твой при работе будет, – голос матери вдруг потеплел, словно колючий северный ветер сменился южным. —Ты вот что, дочка, лучше соглашайся. И у отца на глазах не будешь крутиться. Он ведь как вспомнит… Сама знаешь, когда не в настроении, тогда и мне достаётся, что не доглядела.

Дом Анатолия, как и у всех приближённых Учителя, был построен в стиле швейцарского шале с высокой крышей. Лида постучалась и толкнула дверь. В Городе Солнца они не запирались. В широких окнах дрогнули тюлевые занавески. Из просторной комнаты пахнуло кашей и хозяйственным мылом. В бревенчатые кедровые стены, увешанные фотографиями и детскими рисунками, никак не вписывалась современная дорогая мебель. На кожаном светлом диване и креслах ворохом лежали скомканные вещи, будто хозяйка только сняла их с бельевой верёвки.