На красавца Синичкина отдыхающие дамочки поглядывали с интересом: что еще за новый объект появился? Сосканировали его не только фемины, но и (ревниво) моряки, и (делано равнодушно) бизнесмены.

Официантка довольно шустро принесла заказ. Опер налил в рюмку коньяку, в бокал – пепси. Пригубил, запил, заел икрой.

Выпивать он не хотел, голова должна быть ясной, поэтому выплевывал коньяк в пепси – кто увидит. Но через язык и полость рта алкоголь все же в небольших дозах просачивался в кровь. На минуту появилась эйфория и мысль – нет, скорее, мечта, – что с заданием он справится одной левой и вскорости вернется в Москву к сыночку Пашеньке.

На контакт с ним вышли, когда палтуса своего доел и кофе дозаказал. Подсел верткий чувачок, по виду явная шестерка. Но глаз цепкий, приметливый, себе на уме.

Без спроса придвинул чистую рюмку. Плеснул синичкинского коньяка, махнул без закуси. Вопросил:

– Ты, что ль, икрой интересуешься?

– Ну я.

– Чего хочешь? Продать, купить?

– Купить.

– Какие конкретно рыбьи яйца желаешь поиметь? От кеты, горбуши? Нерки? Кижуча?

Синичкин знал, что горбуша – рыба самая распространенная и потому дешевая. Так и сказал вертлявому.

– Возьму икру горбуши.

– Сколько надо?

– Для начала тонну. С вывозом на материк.

– Куда конкретно?

– Извини, но меньше знаешь – крепче спишь. Я твоему боссу скажу, со временем.

– Ладно, парень, отдыхай.

Незваный гость встал из-за столика, благосклонно похлопал опера по плечу и исчез где-то в недрах ресторации, в сиреневом дыму и в мелодии шлягера, который наяривал ресторанный ВИА: «Море, море, мир бездонный, пенный шелест волн прибрежных!»[7]

А когда пришла пора расплачиваться, официантка тихо проговорила:

– Вас будут ждать завтра в кафе «Арагви» в девять.

– В девять утра? –  пошутил опер.

– Утром тебя будут ждать в очереди за кефиром, –  усмехнулась в ответ женщина, полыхнув золотым зубом.

Синичкин оставил ей щедрые чаевые и вышел.

Уже стемнело, но море чувствовалось совсем рядом. За деревьями дрожали отражавшиеся в воде огоньки. По улице, которая, как и большинство здешних магистралей, спускалась под углом чуть не сорок пять градусов, опер наконец подошел к океану. Рядом располагался стадион.

«Стадион как бы нашенский, эмвэдэшный: “Динамо”,– вспомнил Синичкин справку, – поэтому место это “Динамкой” кличут. А официальное название – Спортивная гавань». И впрямь определенное отношение к спорту заливчик имел – у пирса белело несколько парусных яхточек, на берегу были припаркованы водные велосипеды, связанные по случаю ночного времени железным ржавым тросом.

Опер подошел к самой воде. Погладил ладонью теплую и мутную поверхность прирученного человеком океана. Набрал в пригоршню и умыл лицо. Несколько капель попало на губы. Вода оказалась гораздо солонее, чем в море Черном или тем более в Финском заливе. «Я затем сюда и приехал, – напомнил он себе. – Почувствовать на вкус эту воду, этот город, эту бухту. Чтобы потом не провалиться в роли владивостокского кладовщика Зверева».

Несмотря на вечер, довольно много народу болталось на булыжном берегу. Кто-то купался, сквозь сумерки молочно белели тела. Иные распивали, передавая по кругу единственный граненый стакан. Парочка самозабвенно обжималась на брошенном у воды покрывале.

Синичкин не спеша пошел вдоль кромки бухты. Вдали помигивали ходовыми огнями корабли, отражали их в темной глади.

Вдруг он расслышал жаркое пыхтение. На самом берегу ожесточенно боролись, сплетаясь, несколько фигур. Мелькали крепкие мужские руки – и худенькая женская ручка, которая пыталась отлепить от себя многочисленные могучие объятия. Донесся полузадушенный девичий крик: «Помогите!»