София находилась в состоянии глубокого шока. Она медленно возвращала себе контроль над мыслями, но ее внутренний мир был разрушен. Ее рассказ о звере с горящими глазами вызвал у дозорных лишь скепсис. Для них это звучало как сказка, особенно упоминание о том, что огонь не нанес твари вреда. Сержан командующий лагерем, выслушав ее, послал пару человек проверить место их ночной стоянки.

Через несколько часов они вернулись ни с чем. Дозорные нашли лишь угасшее кострище и следы волков. Дождь смыл все и чудовище растворилось точно никогда и не существовало. Сделанные выводы были простыми: путники встретили крупного волка, который, вероятно, утащил их подругу глубоко в лес.

Для Софии эти объяснения были несущественны. Она знала правду, знала, что Виктории больше нет. Ее слезы поутихли, но это молчание лишь подчеркивало глубину горя. Она часто плакала ночью, лежа одна в палатке, но днем пыталась сохранять внешнее спокойствие.

На третий день пребывания в лагере Дорион, наконец, смог подняться с постели. Его движения были скованными и медленными, как у человека, впервые пытающегося научиться ходить заново. Тело, все еще слабое после перенесенного ужаса и потерь, отзывалось на каждое движение тяжестью и болью. Однако прогулки по лагерю, хоть и короткие, приносили ему небольшую, но ощутимую пользу. Каждый шаг среди оживленного лагерного двора, с его суетливыми жителями, звоном оружия и запахом горящих костров, будто возвращал его к жизни, по капле вливая в него силы.

София держалась немного лучше, по крайней мере, внешне. Она помогала Дориону, если видела, что ему трудно, но сама почти не разговаривала. Ее молчание было громким – оно заполняло собой все пространство между ними, делая каждую минуту совместного времени тяжелой. Глаза ее, хоть и стали немного живее, все еще были наполнены мрачной пустотой, как у человека, которого тянет за собой груз утрат. Иногда она просто садилась у костра и смотрела на огонь, ища в его пляшущих языках хоть какое-то утешение.

Между тем военный лагерь, с его строгим распорядком и ограниченными ресурсами, не был местом, рассчитанным на длительное пребывание гражданских. Уже на третий день сержан, возглавлявший этот пост, недвусмысленно дал понять путникам, что их присутствие здесь не может быть продолжительным. Он говорил без грубости, но и без обиняков: лагерь – это форпост, а не гостиница. Запасы рассчитаны на солдат, которые держат дозор, а посторонние здесь не могут задерживаться дольше, чем это необходимо. Однако, чтобы их дальнейший путь был безопасным, им выделили проводника: молодого радана по имени Алрик. Его задача заключалась в том, чтобы проводить путников до ближайшего города, который находился в нескольких часах пути.

Сборы в лагере проходили в тягостной тишине. София и Дорион собирали свои вещи молча, даже простые слова могли разбудить боль, которую они оба так старательно пытались подавить. Молодые люди понимали, что говорить о случившемся сейчас бесполезно. Каждый из них нес свой груз, и этот груз был слишком тяжелым, чтобы делить его с кем-то еще. Они коротко поблагодарили сержана и дозорных за помощь, но благодарность прозвучала формально – никто не мог выдавить из себя больше, пребывая на грани эмоционального опустошения.

Когда они наконец вышли из лагеря, солнце уже поднималось над горами, окрашивая небо бледно-золотистым светом. Алрик шел впереди, уверенно направляя их по тропе, ведущей вниз, к равнинам. Его легкость в движении резко контрастировала с медленными и усталыми шагами его спутников. Дорион, стиснув зубы, старался идти, не показывая слабости, но время от времени его ноги подкашивались, а руки машинально хватались за стволы деревьев или выступы скал, чтобы удержать равновесие. София шла позади, молча погруженная в свои мысли, ее взгляд то и дело задерживался на горизонте, где линия земли встречалась с серым небом.