Расскажи мне, чем он
обрадовал,
что за ним повелась ты
ощупью?
Он – вояж без билета
обратного,
в тридевятые страны, в общем-то.
Расскажи мне, чем он
обрадовал,
что за ним повелась ты
ощупью?
Он – вояж без билета
обратного,
в тридевятые страны, в общем-то.
Расскажи мне, когда ты
выбежишь
из него – и святой, и
непонятой.
Я тебе контрамарку
выпишу.
А пока – не покидай эту комнату.
«Говоришь мне за чаем…»
Говоришь мне за чаем – «вот же, сестра, дела: у твоего бывшего жена первенца родила, у подъезда второго красуется кадиллак, а у третьего от миллионов распух кулак». Молча слушаю это при свете ламп, ощущаю следы от кошачьих лап, и соседи друг друга любят во весь опор, и чужие окна глядят на меня в упор, все разительно вместе,
а я одна до сих пор. Мне тридцатник и пачку синего аполло,
у меня ни единый зуб не стоит без пломб, на растопку костра пустила красный диплом, чтобы было тепло, только чтобы было тепло. Есть один человек, к которому я не ноль, он набит на каждый второй пароль, у него японская полироль и в его театре пустует роль, как розан в вазоне стоит, гния, потому что вписана в роль не я, эти факты режут меня живьем даже больше факта, что не вдвоем, из себя льняные веревки вьем, он в своем отчаяньи, я – в своем. Я всегда была на язык остра, только страсть моя – угольки костра, остается пепельный теплый страх перед миром, в котором война и трах, только ты осталась со мной, сестра… Я беру из пачки еще одну, может быть, стишок о таком катну, и горючим камнем пойду ко дну, смысла нет любить сотни лет и зим, как бы милый ни был неотразим, если ты ему не то чтобы не жена, но и как знакомая не нужна, как земля, что войнами сожжена, я тряпична, выколота, смешна, я уйду седьмые искать пути, где марихуана и первитин, это пять-четыре-три-два-один, только ты, сестра, за мной не ходи…
«Мне сейчас не звонЯт, а звОнят…»
Мне сейчас не звонЯт, а звОнят,
Сахар в чай не кладут, а лОжат.
Винни стал наркоманом Вонни,
говорящим без гласных. Боже…
Щеголяют в осенних пОльтах,
спорят, чье из них красивЕе.
Я пульнула бы из брандспойта,
да достать его не сумею.
На метрЕ ко мне приезжают
и в кинЕ целоваться хочут.
Пацаны не совсем въезжают,
что заклеить бы рты им скотчем.
Интересно, им плОтят много
в котелок, что почти не варит?
Я пожертвовала бы хотдогом
и купила бы им словарик.
Пьют они дорогое кофе,
я по жизни люблю дешёвый
и мужчину, которому пофиг
на сердечко мое большое.
Он сводил бы меня в кино, и
ходит в черном пальто, и ездит
на метро, только я все ною,
потому что мы с ним не вместе.
Не звонИт он на мой мобильный,
на который десятки звОнят.
Я с улыбкой ношусь дебильной,
если он обо мне вдруг вспомнит,
А забудет – пойду по следам же
дорогого Кобейна Курта.
Застрелюсь, или лучше даже:
отравлюсь питьевым йогУртом.
Картошка фри
Ты говоришь мне: «всё очень плохо»,
а я тебе говорю: «не сы».
Ты за свое: «Развели как лоха!
Вороной белой роняю сыр
во вражьи пасти – конечно, лисьи!
Пилю объезженный мною сук,
потом валюсь на гнилые листья,
в клыки больных кобелей и сук.
На каждой купленной мною марке
не видно цену из-за чернил.
С меня, наверно, Гарсиа Маркес
того полковника сочинил.
Я одиночее одиночек,
хоть бы единственный кто обнял.
Да я обмылок, обломок, прочерк,
и звезды светят не для меня!»
А я считаю, что жизнь – как книга.
Роман, новелла – не важен жанр…
И вне зависимости от ника ты можешь произвести пожар.
Пиши в блокнот на своем макбуке,
курсором, словно пером, скрипя.
Полей бензином, дождем, самбукой,
верстая сказку вокруг себя.
Ты можешь в полночь уйти из дома за сигаретами.
В горле – ком.
И убежать на вокзал, ведомый далеким северным городком.