"Я не позволю ему сломать меня. Не позволю."

Но его слова, его взгляд, его тело – всё это остались со мной, обжигая изнутри.

Я всегда знал, что такое настоящая грязь. Та, которая въедается в кожу, под ногти, пропитывает каждый чёртов вдох. Не та, что смывается водой, а та, что становится частью тебя.

Эта грязь была в моём детстве. В маленькой квартире, где стены дышали плесенью, а окна зимой покрывались льдом изнутри. В голосе матери, хриплом от усталости, когда она приходила с ночной смены. В её пальцах, сморщенных от дешёвых моющих средств, которыми она стирала проклятые пятна с чужих рубашек.

Я видел её боль. Видел, как она ломалась. Но никогда не жаловалась. Никогда не просила. Это я понял сразу: если начнёшь просить – тебя сломают.

Никто не должен видеть, что тебе больно. Никогда.

Я рос в этом дерьме, сжимая зубы и клянясь, что не останусь там, где начинал.

Я таскал коробки на складе, пока другие мои ровесники гуляли с девчонками. Работал в мастерской, покрытый машинным маслом, пока они тусили в барах. Я зарабатывал себе не только деньги – я вырывал своё будущее, чёрт возьми.

Учёба? Да, я вкладывал туда всё. Каждый вечер я засиживался над учебниками, каждое утро вставал раньше, чем хотелось. Лучший на курсе? Да похер. Мне не нужны медали, мне нужна жизнь. Нормальная, человеческая жизнь.

Бедность – это когда ты засыпаешь под крики соседей за стенкой. Когда у твоей матери всегда грубые, потрескавшиеся руки, потому что она драит чужие полы, чтобы выжить. Она не плакала, никогда. Только молча снимала обувь в коридоре, бросала потрёпанные туфли в угол, а потом сидела в темноте на кухне, держась за чашку с дешёвым чаем.

Я смотрел на неё и ненавидел всё, что нас окружало. Этот маленький убогий дом. Стены с облупившейся краской. Чёрт, я даже ненавидел ту посуду, в которой мать разливала суп, сваренный на остатках крупы.

И тогда я поклялся себе: я не стану таким, как все эти люди вокруг. Никогда.

Когда ты работаешь в мастерской, это становится частью тебя. Масло въедается в руки, в одежду, в твои сны. Ты часами стоишь над машиной, сжимаешь гаечный ключ, пока пальцы не начинают ныть, а спина не просит пощады.

Я ненавидел это. Но я знал, зачем я здесь. Это не работа. Это мой шаг вверх. Каждый заработанный рубль – это кирпич в фундамент того, кем я собираюсь стать.

Клиенты думали, что могут орать, хамить, бросать деньги, как подачку. Иногда хотелось им сказать: "Да пошли вы на хрен". Но я молчал. Работал. Терпел. Потому что у меня был план.

На факультете я был лучшим. Не потому, что умнее всех. А потому, что знал, зачем мне это. Я смотрел на этих богатых сынков, которые приезжали на дорогих тачках и думали, что весь мир у их ног. Они шли в юристы, чтобы продолжить папочкины династии. А я шёл в юристы, чтобы вытащить себя и свою мать из этой ямы.

Когда они шли пить кофе или жаловались, что преподаватели задают слишком много, я читал. Учился. Дышал этими законами, запоминал каждую строчку. Они даже не понимали, что их жалеют. А меня – нет. Я был для них просто бедным пареньком, которому повезло.

Но, чёрт возьми, я обойду их всех.

Я увидел её в тот вечер, и всё, что я знал о себе, просто сгорело нахер. Все эти планы, контроль, хладнокровие – всё обрушилось в одно мгновение, как только мой взгляд зацепился за неё.

Она сидела у барной стойки, держась так, словно её здесь быть не должно. Чёрное платье подчёркивало её фигуру, но это было не главное. Её взгляд. Эти зелёные глаза смотрели сквозь людей, как будто она давно утратила интерес ко всему, что её окружает. Как будто весь мир превратился для неё в какую-то пустую декорацию.