В конце улочки стояли две машины пожарной службы. Мужчины-работники в красной форме сворачивали длинные тяжелые шланги и крепили их к бортам автомобилей. Тут и там собравшиеся группки людей кивали друг другу головами и разбредались в разные стороны. Мистер Доу, полисмен их улицы, что-то дописал на листе бумаги, вставленном в его черную папку-планшет, и щелкнул по нему торцом авторучки.

От ее дома осталось лишь выжженное пепелище.

Лия обессиленно плюхнулась на скамейку, не сразу сообразив, что рядом с ней мельтешит низкорослая округлая фигура мистера Барлоу.

– Мне так жаль, Лия…

У нее было ощущение, что она лежит на дне озера и все голоса и звуки доносятся до нее сквозь толщу воды. Даже суетливые движения мистера Барлоу, обычно щеголявшего затянутым в гладко выглаженную рубашку, а сегодня представшего перед всей улицей в странном бархатном бордовом халате, расшитом золотистыми узорами, казались какими-то замедленными.

– Господи… – с отчаянием проговорил мистер Барлоу, – это все этот чертов забор… прости меня, Лия… я вызвал пожарных, как только увидел дым… но было уже слишком поздно, – с сочувствием и сожалением виновато сказал мужчина, – мне правда жаль, – и, понурив голову, побрел в сторону своего двора.

Она была внутри какого-то гигантского мыльного пузыря. Сквозь него не проникали ни крикливые голоса, ни шум улицы, ни звуки заработавших двигателей машин пожарной службы, ни настойчивые попытки мистера Доу добиться от нее согласия дать показания, который в итоге, решив поговорить с ней позже, куда-то ушел, сквозь него не проникали ни удушливые запахи гари, витающие в воздухе, ни легкие дуновения теплого ветра. Очертания предметов были какими-то смазанными, тусклыми и размытыми, словно вокруг был не реальный мир, а неудачная картина какого-нибудь художника-импрессиониста, набросавшего окружающий мир широкими неуклюжими мазками.

– … со мной. Тебе ведь все равно больше некуда пойти, – раздался слева от нее низкий мягкий бархатный голос.

Пузырь лопнул. Звуки, запахи… все и сразу обрушились на нее лавиной. Лия сидела, придавленная этим внезапным потоком, и ладонь на ее плече казалась невероятно тяжелой.

– Пойдем, – Демьян поднялся со скамьи и потянул ее за руку.

Лия, как сомнамбула, послушно поднялась следом, сделала пару шагов и запнулась. Демьян уверенно подхватил ее на руки и точно безвольную куклу сгрузил на сиденье стоящей поблизости машины.

Мимо проплывали какие-то дома, витрины, прохожие… Подросток в ярко-красной толстовке и синих джинсах, крутя педали велосипеда, одновременно с этим разбрасывал цветные трубочки газет за невысокие заборы домов; женщина с высокой прической, в брючках и оранжевом пуловере рылась в сумочке на плече, рядом с ней хныкал малец лет пяти, тыкая пальцем в свою разодранную худую коленку; официантка в черном коротком платье и наброшенном поверх него белом фартуке взяла небольшую кожаную книжицу с пластикового уличного столика кафе и с любопытством заглянула внутрь. Обычный вечер.

Постепенно пейзаж за окном автомобиля сменился мельканием пышных крон всех оттенков зеленого. Лия, сжавшись на сиденье, уныло следила за тем, как деревья за окном с бешеным мельканием одно сменяет другое. Зачем-то подергала ручку на дверце машины. Заблокирована. Снова погрузилась в мрачное уныние. Демьян вел машину абсолютно молча, с того момента, как усадил ее в салон, не произнес ни единого слова. Лия потерла место оставленного им укуса на своей шее, затем нашарила тоненький шнурок, уходящий под тонкую ткань футболки, провела по нему пальцами, потянула и сжала в ладони подаренный когда-то мамой амулет из потемневшего матового металла. Мамин ритуал… Только сейчас она поняла, что за все это время так ни разу и не положила амулет в шкатулку. А это значит, что, как сказала бы мама, амулет потерял свою силу. И шкатулки у нее больше нет. Лежит где-то среди свалки из пепла, обломков и обугленных щепок. Может, поэтому ее жизнь стала похожа на оживший кошмар?