Возможно, крахом стало то, что он познакомился с творчеством Альфонса Алле, который в 1897 году сочинил и исполнил «Траурный марш для похорон великого глухого». Это произведение не содержало ни одной ноты, только тишину в знак уважения к смерти и понимания, что большие скорби – немы. Но партитура была создана, и представляла собой пустую страницу нотной бумаги. Джером был тронут этим до глубины сердца, но вместе с этим разбит. Он понял, что не только большие скорби немы, а вообще абсолютно все пребывает в немоте, в абсолютной тишине, совершенство которой ему никогда не удастся превзойти. Наверное, это и послужило причиной.

Доктор Кох говорит, что Джерому нужно время и все восстановится. Он уже идет на поправку: как только его привезли, он не терпел музыки и громких разговоров, теперь это не нарушает его тишины.

– Матильда, у Вас великолепная память. Вы что, знаете наизусть истории болезней всех пациентов?

– В нашей больнице их не так много, к тому же я работаю в ней последние десять лет. Больные это моя семья.

– А бывали случаи агрессии, когда больные внезапно становились буйными?

– В последний раз это произошло семь лет назад. Бывшая заключённая Эмма Тодески оказалась у нас в больнице, её перевели по ошибке. Этой же ночью мы нашли мертвым весь персонал на втором и третьем этаже, а еще около двух сотен черных кошек, снующих по коридорам, и коршуна с красными глазами, который сидел и смотрел телевизор в холле третьего этажа, как будто ничего не случилось.

– Жуть!

– Сара, в нашей больнице самое главное правило – не слишком принимать всерьёз то, что говорят не только больные, но и врачи.

– Да, такого я не ожидала услышать.

– Вы здесь и не такое услышите, – сказала Матильда.

Как выяснилось позже, Матильда была врачом, но при этом выполняла работу уборщицы и множество других функций. Возможно, у неё такая природа – отдавать всю себя больнице, людям. Может быть, из-за того, что ей нужна семья. Её муж много лет назад ушел к другой, а дети выросли и уехали в Швецию, где теперь живут и работают. Многие люди в подобной ситуации слишком озабочены собой, чтобы оставить прошлое в прошлом и жить тем, что жизнь предлагает в настоящем.

Клод сидел за небольшим столиком, одетый в какой-то очень странный разноцветный банный халат, в руках у него была трубка, а на его седой голове виднелась кипа, маленькая еврейская шапочка. Как только мы вошли в комнату, он сказал:

– Ну вот! Теперь все в сборе, – оглядев комнату, в которой кроме нас было еще около десяти больных, кивавших ему в ответ.

– Сегодня непростой день! А в непростые дни нельзя рассказывать о чем-то простом. Я имею в виду все эти истории из жизни, которые люди рассказывают друг другу. Вся эта фонтанирующая обыденность – по сути разговорный кляп, пропитанный снотворным, которым мы затыкаем друг в друге тишину, чтобы было нескучно спать в одиночестве.

Глава седьмая,

в которой Ромео попадает на банановый остров.

Итак, жил-был мадагаскарский таракан, и звали его Ромео. Он был назван в честь одного таракана, который совершил выдающийся подвиг: смог, несмотря ни на что, прожить долгую и счастливую жизнь с простой смертной.

Всем, кто хоть однажды встречался с мадагаскарскими тараканами, известно, что больше всего на свете они любят сладкое, а из всего на свете сладкого они все, как один, выберут сгущённое молоко.

Жил Ромео себе, как и все тараканы, удачно устроившиеся на работу, то есть от зарплаты до зарплаты. Он был сторожем, самым внимательным и энергичным, зорким, как фиджийский ястреб. Его работа заключалась в том, чтобы вовремя закрывать глаза и не видеть, как одни ценные вещи крадут, а другие приносят. Его очень любили на работе за его талант: только он мог так молниеносно закрывать глаза на происходящее воровство и остальной беспредел его собратьев.