Разве можно представить, чтобы вдохновение было спрятано в глазу, пусть даже этот глаз настолько большой, что еле вмещается в окно? Представить такое нужно, представить такое жизненно важно!

Мне казалось, что всё здание держится на нём одном – так сильно было присутствие Ирвина в кафе. С улыбкой настоящего друга, он крепко обнял меня, и в этих объятиях я перенеслась во времена, когда была вдохновлена, была легкой. Слезы сами покатились по моему искусственно улыбающемуся лицу. Я села напротив него и плакала, наверное, около получаса, а он просто сидел рядом, смотрел и дышал или, можно сказать, что он продолжал покоиться. Только казалось, что он вообще ничего не думает, а просто покоится, глядя на мою истерику.

Мне стало намного легче, и я рассказала ему о своей жизни.

Мы долго говорили, после возникла пауза, в которой мне вновь показалось, что он ничего не думает. Он посмотрел на меня какое-то время, а затем рассказал мне про одно место, в котором можно отлично отдохнуть. Когда я поняла, что этим удивительным местом является частная психиатрическая больница, я немного вздрогнула, захохотала, затихла и туповато нахмурилась.

В этой больнице находятся особые больные с определенными психологическими заболеваниями – большая часть из них практически здорова. Там созданы все условия для их окончательного восстановления после душевного потрясения.

У Ирвина оказались знакомства, благодаря которым я могла жить в больнице, как в хорошей гостинице, выбирая, проходить лечебные процедуры или нет. Все сказанное меня совершенно не привлекало, но, после небольшой паузы, улыбнувшись, он рассказал о Клоде.

Если бы он с самого начала сказал мне, что в этой непривлекательной для меня больнице находится Клод Дюбари, я была бы согласна сразу.

Всю жизнь восхищалась его работами, ещё когда училась в университете – мечтала походить на него.

Сразу после премьеры моей картины стали ходить слухи, что его убили. Позже – что он отправился путешествовать и поселился в каком-то монастыре. А затем кто-то из киношной тусовки утверждал, что он сошел с ума и где-то лечится.

В течение полугода версии периодически сменялись, а после всё затихло.

Самым важным в том непродолжительном рассказе было то, что он был болен редкой болезнью, в приступах которой он рассказывал истории.

Уже следующей ночью я прилетела в Берн, и через считанные часы вышла из такси у ворот замка.

Лил сильный дождь, я катила свой чемодан на колесиках к дверям замка, а мне казалось, что из окон на меня смотрят сумасшедшие. Замок Штрундельберг выглядел пугающе, а я очень хотела отдохнуть, но что-то подсказывало мне, что для отдыха я выбрала далеко не самое подходящее место.

Когда в открывшихся дверях показался высокий, широкоплечий мужчина, в моих глазах помутнело, и я потеряла сознание. Понятия не имею, в чем было дело. Наверное, сильно перенервничала, к тому же в последние дни я питалась только кофе.

Мне приснилось, что я стою на стоячей улице, моторы машин гудят, они сигналят, нагнетают атмосферу, а напротив меня – краснолицый баклан, приглашает сесть ему на шею. Он был ростом в три этажа, и его черные перышки на ощупь напоминали бархат. Перебирая их, я подтягивала себя все выше и выше, пока не уселась у основания шеи; обернувшись к окну кафе, я увидела Ирвина, он махал мне рукой. Сигналы и рев машин стали складываться в музыку, и мне стало ясно, что я улетела – вернее, баклан. Высоко над землей, так высоко что, ее не было видно даже, баклан дал мне понять, что мне пора. Но я не хотела спрыгивать – мы были очень высоко. Он настаивал, а я продолжала держаться. Он сбросил меня, и я полетела куда-то стремительно вверх и снова вверх, только какой-то другой вверх, и снова. Никогда не могла подумать, что может быть столько разных вверх в противовес одному единственному вниз! Впрочем, там, где-то в одном из этих вверх, мне стало очень тихо и спокойно.