Сколько таких историй было – их можно рассказывать бесконечно! В сознании Аманды кружились и другие истории, но она не могла выбрать ничего подходящего и принялась читать рукопись Сары, которая называлась «Цветение Амнезии».

Глава пятая,

в которой Ирвин приглашает Сару отправиться в психиатрическую больницу.

Прежде всего я обращусь к воспоминаниям о той жизни, следы которой мне лишь только мерещатся сейчас. И хоть каждое прошлое событие имеет склонность возникать в памяти всякий раз чуточку иначе, а воображение кокетничает в унисон действующему настроению даже с настоящим, мне необходимо провести разделительную черту. Пусть она окажется неровной, но так или иначе нужно отделить то, что выдавалось за мою жизнь, от того, чем она не перестаёт являться сейчас.

Этой разделительной чертой является встреча, редкая встреча, в объятиях которой продолжаю находиться, а эти записи созданы из побуждения продлить эту встречу до бесконечности. Как бы банально это не звучало, сейчас я убеждена, что только на это мы и способны.

Встреча с Клодом подобна случайному удару мачете, по моим непроходимым призрачным джунглям. Случайный, потому что специально таким джунглям не навредишь, а только сильнее в них заблудишься. Каким- то необъяснимым образом я обнищала в присутствии безумия.

Безумие кровожадно питается временем, а моё время было скорее бременем, бременем надежд на счастливое будущее, самое примитивное время из возможных. Оно так плотно оккупировало моё сердце, что сначала мне казалось, будто я лишилась и сердца тоже – не знаю каким образом, но я понимаю, что всё на своих местах. Я никогда не могла представить, что самое безумное безумие спрятано в том, что есть; там, где я нахожусь.

Ранее, до того, как со мной приключилась эта история, такое безумие казалось бредом или тем скучным безумием, от которого приходиться лечиться.

Никогда бы не поверила, что самым ценным, что со мной произошло в жизни, окажется момент, когда всё, что я знала, осталось позади.

Но всё в пределах безумного. Я конечно припоминаю, как к тридцати годам я набросала приличных сценариев, сняла картину, собрала с неё, как говорится, то, что нормальному человеку нужно: деньги, популярность и уйму знакомств.

Страсть и её невменяемые подружки буквально выломали дверь и ворвались в мой дом, который, как оказалось, и был создан для таких гостей. Пять лет ненасытного перебирания всего, что принято желать; мужчины мои сырели и затухали, не было ни одного более-менее пристойного, чтобы разгореться и осветить этот всем осточертевший праздник, на котором было всё. И от этого он был самым пустым местом, которое только можно себе представить.

Я навела порядок в этом самом пустом месте, предоставила его только для себя. Cледующие несколько лет я искала выход; вернулась к работе над новой картиной, но картина не хотела показывать себя, с какой бы стороны я её не рассматривала.

В один прекрасный день в Вену прилетел мой друг, известный кинокритик Ирвин Януш, и предложил встретиться. Во время съёмок моего фильма он постоянно мешал мне, предлагал менять ход событий, уходить с протоптанных троп поближе к себе или подальше от себя. Делал какие-то ужасные зарисовки маленьким, наполовину сточенным карандашом на всём, что ему попадалось под руку – ему казалось, что рисунки помогут мне понять лучше. Мы встречались в одном особенном для нас кафе. Оно находилось почти на окраине города, в нем было мало посетителей, и наш любимый столик в правом углу у окна всегда пустовал, ожидая нашего прихода.

Когда я пришла в кафе, Ирвин уже был там, с присущей ему основательностью он будто покоился в своих размышлениях, глядя в окно на «стоячую» улицу. Мы её прозвали так, потому что по ней машины не ездили, а лишь стояли, припаркованные, будто однажды забытые своими хозяевами. Мимо них бродил огромных размеров краснолицый баклан, иногда он даже заглядывал в окно нашего кафе одним глазом, его узоры и причудливое строение становились для нас каждый раз новым вдохновением, которое прячет в себе обыденность, плотно запакованное в каждое пустяковое происшествие.