Я съедаю баланду, после чего просто жду, но команд не поступает, отчего я чувствую себя растерянной. Что мне делать? Я не знаю. Хозяин изо всех сил изображает заботу, как он её понимает. Возможно, меня ему подарили, чтобы он научился заботе, пусть даже и о временной игрушке. А то, что игрушка я временная, известно мне совершенно точно.

Я жду, когда начнётся боль, ведь я помню, как мучились малыши, но она почему-то не начинается. Я чувствую тепло внутри, мне совсем не больно, и даже голод чуть отступает. Из разговора этих я понимаю, что они хотят меня раздеть. Видимо, для опытов или чтобы избить. Этим очень нравится раздевать, почему так, я не знаю, но покоряюсь, начав расстёгивать платье, но хозяин останавливает меня, принявшись поглаживать руки. Что он делает? Зачем? Странная какая-то игра.

Меня же отдали этому, обращаются постоянно к нему, значит, он – мой хозяин, а я – его игрушка. Сначала его будет забавлять это, потом он начнёт ломать игрушку и в конце концов сломает. Они иначе не умеют, поэтому моя жизнь закончится именно тогда, ну или если я ему надоем. Жить отчего-то очень хочется, как угодно, но жить, поэтому я решаю делать всё, что захочет хозяин.

Приходит какая-то… Тоже, наверное, из этих, но она как-то очень бережно со мной обращается, что необычно. Впрочем, я начинаю постепенно привыкать к этой игре, дающей мне возможность почувствовать себя не животным. Эта очень талантливо изображает шок, когда стаскивает с меня платье. Из-за того, что я лежу, платье жёстко проходится по спине, и в следующее мгновение я понимаю, что меня сейчас изобьют, ведь я пачкаю своей кровью белые простыни.

Но хозяин сразу же подхватывает меня на руки, затем кладёт лицом вниз, а я готовлюсь к боли. Сейчас будет очень-очень больно, а за крик – ещё больнее, хотя и кажется, что больше некуда. Но моей спины касается что-то холодное, оно совсем не делает больно, просто холодит, как снег… От страха я даже не понимаю, что происходит.

– Герр Вебер, придержите девочку, я наложу заживляющий микст, – я слышу слова, но не понимаю их, зато, кажется, понимает хозяин.

– Наверняка прятала младших детей от палачей, – произносит женский голос. – Потому и вымещали на ней зло. Уве, погладьте её, девочке очень страшно просто от позы.

И хозяин слушается эту, принимаясь гладить меня по голове. Я же совершенно не понимаю, что происходит. Появляется даже мысль о том, что теперь животные считаются людьми, но я понимаю, что такого просто не может быть. Если бы это было правдой, меня бы не подарили этому. Несмотря на то что хозяин, кажется, очень добрый, насколько эти умеют быть добрыми, мне всё равно страшно, конечно.

После того как со спиной делают что-то, меня удерживают в таком положении. Я, кажется, знаю, что происходит. Эти увидели кровь и сейчас чем-то покрыли меня. Через несколько минут станет очень больно, а потом придёт избавительница-смерть. Ведь не могут же эти сделать что-то хорошее! А что, если делать хорошее – это часть игры? Может же это быть частью игры?

Подумав, я понимаю, что вполне может. В это время на меня надевают длинную рубаху, до пяток, но она закрывает меня только спереди, а сзади, насколько я вижу, у неё завязки. Всё правильно, должны же они оставить возможность меня избить… А рубашка, наверное, недешёвая, судя по тому, как мягко она прикасается к коже. Переодев, меня снова кладут на спину, но мне почему-то совсем не больно, только холодит что-то на спине и ниже, но я молчу. Не настолько это неприятно, так что терпеть я могу, не малышка же.

– Герр Вебер, сейчас вы мне поможете, – жёстко говорит моему хозяину палач в белом халате, протягивая ему какую-то бутылочку, наверное, яд. – Дайте Алин микст.