Диана вспоминает, как же многое ей удалось за недели, прошедшие после Партайтага в этом году. Когда 5 сентября они с Юнити приехали в Нюрнберг, у них не было билетов ни на одно из множества праздничных мероприятий, и даже остановиться им было негде. Они, конечно же, попросили помощи у Ганфштенгля, ведь в прошлом году он был так рад их визиту. Но он решительно отказался помочь им с билетами – в прошлом году ему досталось за то, что он привел на трибуну двух сильно накрашенных англичанок. Диана оскорбилась таким ответом и отступила.

Поскольку им не удалось найти гостиницу в Нюрнберге, Диана готова была сдаться: ночевать на вокзале ей совсем не хотелось, но в дело вступила Юнити. Сестра твердо нацелилась побывать на Партайтаге, и ничто не могло ее удержать – ни отсутствие гостиницы и билетов, ни совет Ганфштенгля держаться подальше. Упорство Юнити вызывало восхищение, когда она не направляла его на всякие сумасбродства.

Их поезд до Нюрнберга отправился раньше, чем в Мюнхене забрезжил рассвет, но когда они вышли на платформу на конечной станции, улицы уже были забиты людьми, а в каждом кафе яблоку было негде упасть. Увидев это, Диана вытащила из сумочки железнодорожное расписание и начала смотреть поезда обратно. Но Юнити это не испугало.

Она обернулась к Диане с широченной улыбкой, такая довольная, что забыла спрятать за губами свои серые зубы, как делала обычно.

– Как здорово, Бодли! Разве ты не в восторге, что мы приехали?

Прежде чем Диана успела ответить, Юнити схватила ее за руку и потянула в пивную рядом с вокзалом.

«Куда она так спешит?» – удивлялась Диана, пока Юнити тащила ее сквозь толпу, без умолку болтая. У Митфордов, да и вообще у людей их круга, не принято было спешить.

– Представляешь, если мы займем сегодня местечко на улице, будем его караулить всю ночь, то у нас будет преотличный вид на фюрера во время утреннего парада! Зачем нам вообще отель!

Диана думала иначе, и хотела уже сообщить об этом, как вдруг два пожилых господина встали со своих мест за общим столом. Пустые стулья! Теперь спешка Юнити стала понятна.

Когда они устроились и, несмотря на утренний час, заказали по пиву у проходившей мимо официантки, Юнити начала болтать с соседями по столу по-немецки. Хотя Диана взяла у Юнити несколько уроков немецкого и собиралась посещать школу Берлица по возвращении в Мюнхен, она не могла понять, о чем шла оживленная беседа.

Наконец, после особенно затяжного обмена репликами между Юнити и их товарищами по столу, Юнити обернулась к сестре и воскликнула:

– Разве это не великолепно, Нард!

– Что великолепно, Бобо? – Диана без стеснения использовала их домашние имена на публике, поскольку сомневалась, что кто-то из этих простых людей говорит по-английски.

Юнити указала на седого господина с растрепанной бородой.

– Он один из первых ста тысяч членов партии! – почти закричала Юнити, хлопая в ладоши от восторга.

«О чем, черт возьми, она говорит?» – подумала Диана. Но вслух ничего не сказала – по нетерпению на лице Юнити было ясно, что она и без расспросов сейчас все выложит.

– Видишь этот золотой значок у него на груди? – спросила Юнити.

Диана кивнула.

– Только первые члены нацистской парии – первые сто тысяч – носят такие значки.

– На самом деле у меня сотый номер, я стал сотым человеком, примкнувшим к нацистам, – вставил мужчина по-английски, окинул взглядом сидевших за столом и для них добавил на немецком: – Parteigenosse Nummer Hundert[4].

Глаза Юнити округлились – то ли из-за услышанной информации, то ли из-за того, что этот человек заговорил по-английски – Диана не знала.