Здесь не знают горских языков,
Та любовь, что высказать хотели,
Не согреет наших кунаков.
Но грузинский академик вышел,
И тогда, доволен от души,
Турчидагский диалект услышав,
Аксакал усищи распушил[18].
И, гостей навеки покоряя,
Не спеша, грузины повели
По-даргински речь о Батырае[19],
По-лезгински речь о Шарвили[20].
Вновь пленен я четкостью созвучий.
Для меня еще дороже стал
Мой язык певучий, словно ключик
У грузинки молодой в устах.
Для грузина дружба не для тостов.
Тут закон гостеприимства чтут.
Языком родным приветив гостя,
Честь его народу воздадут.
Памяти Галактиона Табидзе
Перевод С. Сущевского
Вскачь потоки мчат со скал высоких,
Рассекая склон неустрашимо.
Если стойкость и любовь в истоках,
Строки песен вспять текут к вершинам.
Чтобы к струям тина не пристала,
Легкий путь искать им не пристало.
Скалы – в прах, в песках – не иссякают.
Если ночь настала, как кресало,
Молнии из сердца высекают.
Сталью строф хребты столетий руша,
Станут морем, той стихией вечной,
Что от смертной стужи равнодушья
Укрывает души человечьи.
Я открыл нежданно эту тайну
На туманных улицах Тбилиси.
Дым кутанов в раннем небе таял,
И с платанов облетали листья.
Обнажив вершины, как кинжалы
Деды обнажали для обета,
В час рассвета горы провожали
В плаванье последнее поэта.
Выше жизни песни здесь ценили.
Ими и целили, и карали.
Вирши здесь всегда цари кропали,
А поэты в Картлии царили.
На плечах у юношей печальных,
Чуть качаясь на волнах канона[21],
Вверх по склонам, к вечному причалу
Уплывал корабль Галактиона.
Над поэтом женщины рыдали.
Встав рядами, скорбные грузины
На горе земле его предали,
Будто в море песен погрузили.
Чтоб с заветной высоты Мтацминды[22]
Видел он свой город на рассвете,
Где гурьбой курчавой гиацинты
В скверы выбегают, словно дети.
Чтобы пахот вешнее дыханье
С песнею волынки долетело,
Чтоб, услышав звон стихов в духанах,
Знал поэт, что чтут его картвелы.
Вскачь потоки мчат со скал высоких,
Рассекая склон неустрашимо.
Если стойкость и любовь в истоках,
Строки песен вспять текут к вершинам.
Но мудра, заботлива природа.
Воды ливнем в горы возвратятся.
Став душою своего народа,
Песни в новых песнях возродятся.
Девушка из Цинандали
Перевод Н. Гребнева
Благодатны земли Алазани,
Все здесь есть: и солнце и вода…
Девушка с жемчужными зубами,
С бархатными черными глазами,
Алазанка, ты спешишь куда?
Знаешь ты, вершина снеговая —
Давняя граница наших стран.
Склон один – земля твоя родная,
Склон другой – родной мой Дагестан.
Та гора, как белая царевна,
Смотрит вдаль, не поднимая глаз,
И пред ней смиряют нрав свой гневный
Ветры, к вам летящие от нас,
И, стремясь достичь ее скорее,
Прикоснуться к девичьей груди,
Каждый раз теплеют и добреют
К нам от вас спешащие дожди.
Дарим мы прохладу Алазани,
Ваше небо дарит нам дожди,
Алазанка, с черными глазами,
Не спеши, родная, погоди!
Есть деревья в парке Цинандали,
Прозванные в час большой беды
Деревами горя и печали,
Деревами смерти и вражды.
Старый дуб других дубов косматей.
Были времена: в дупле его
Черноглазая твоя праматерь
Пряталась от предка моего.
Есть и у дерев отцы и дети —
Возле старых юные растут.
Жаль, что молодым деревьям этим
Ни имен, ни прозвищ не дают.
Шелестят, взращенные на счастье,
Юные чинара и дубок.
Я б одно из них назвал «Согласье»
«Дружба» – так другое бы нарек.
«Был ночью схвачен стражею поэт.»
Перевод С. Сущевского
Мусе Джалилю
1
Был ночью схвачен
Стражею поэт
И к хану приведен.
Тот поднял очи
И усмехнулся:
– Ты мой трон порочил.
Теперь воспой,
Как славен он и прочен.
А если, червь ничтожный,
Не захочешь,
Под лютой пыткой
Путь земной закончишь! —
Но только «Нет!»
Услышал хан в ответ.
Под батогами из воловьих жил,