– Но если ты попытаешься уйти, Элли, – произносит он, – я убью вас обеих. И сначала я убью ее, а тебя заставлю смотреть, до чего ты меня довела.

Я лежу, глядя в потолок, и жду, когда его дыхание выровняется.

«Если ты попытаешься уйти, Элли, я убью вас обеих».

За все эти годы Кевин никогда не угрожал убить меня или как-то навредить Хэдли.

«Если ты попытаешься уйти, Элли, я убью вас обеих».

Он убьет нас. Мне нужно уходить сейчас. Ради Хэдли. Ради себя самой. Ради шанса выжить. Я больше не могу ждать.

«Если ты попытаешься уйти, Элли, я убью вас обеих».

Не имеет значения, что у меня нет ни нужной суммы на тайном счету, ни нормального плана. Мне хватит денег, чтобы купить билеты на автобус и уехать подальше отсюда. Я ни за что не позволю моей дочери провести здесь хотя бы еще одну ночь. Кевин свихнулся от ревности, и если подобную угрозу я получаю после одной его встречи с Коннором, боюсь представить, что случится, если он узнает правду.

Мое тело дрожит от тревоги. Кажется, будто мои нервы натянуты так сильно, что готовы оборваться в любой момент.

У Кевина чуткий сон. Если он услышит рев мотора, то точно проснется, и тогда нам с дочкой конец. Придется уходить пешком. Хэдли, конечно, немного замедлит меня, но мы постараемся не идти вдоль главных дорог.

Прошу, Боже, если ты есть, я очень нуждаюсь в тебе сейчас.

Храп разрезает тишину – сейчас или никогда.

Я выползаю из кровати, хватаю платье и натягиваю его через голову. Когда мы готовились ко сну, я припрятала сумку в ванной и приоткрыла там окно, чтобы суметь забрать с собой хоть какие-то вещи.

Я захожу в ванную, выбрасываю сумку в окно и молюсь, чтобы выйти отсюда незамеченной. Полдела сделано.

Медленно крадусь дальше. Кевин ерзает во сне, и я замираю, молясь, чтобы он не открыл глаза. Проходит несколько секунд, и он по-прежнему спит, так что я продолжаю идти. В моей голове сейчас только одна мысль: я должна продолжать идти.

Дверь в комнату Хэдли приоткрыта – я продумала и это, ведь она самая скрипучая в доме. Я легонько трясу дочку:

– Хэдли, зайка, проснись, это мама.

Ее сонные глазки открываются, и она подскакивает на постели.

– Мама?

– Ш-ш-ш, – быстро говорю я, призывая ее вести себя как можно тише. – Нам нужно идти, милая. Мне нужно, чтобы ты не издавала ни звука, сможешь?

Она кивает, и я мягко улыбаюсь:

– Хорошо, тогда одевайся и бери свое одеяло и мишку.

Пока Хэдли медленно собирается, я хватаю несколько ее вещей. Тишину нарушает лишь звук нашего дыхания.

Через несколько мгновений я беру дочку за руку.

– А как же папа? – тихо спрашивает она, и я слышу боль в ее голосе.

– Нам нужно идти, зайка. Нам нужно выбраться отсюда, и папу будить нельзя. Ты мне веришь?

Ее глаза наполняются слезами, но она кивает.

И снова я чувствую себя худшей матерью на свете. Ни один ребенок не должен выскальзывать из дома посреди ночи. Дом должен быть надежным местом, где исчезают все горести и проблемы. Наш же вместо этого стал местом, где царят крики и насилие.

Но больше я этого не допущу. Больше Кевин и пальцем меня не тронет, а добраться до Хэдли он сможет только через мой труп.

– Хорошо, мы должны быть супертихими, – шепчу я. – И как только мы выйдем за дверь, нам нельзя останавливаться, ладно?

Хэдли утирает слезу и кивает.

– Моя большая девочка. Если папа вдруг проснется, беги в свою комнату и закрой дверь. Запри ее или подопри чем-нибудь. И не впускай никого, кроме меня, хорошо?

Я понимаю, что пугаю ее, но у нас нет времени, и я не хочу, чтобы она сомневалась в своих действиях.

– Мне страшно, – хнычет Хэдли.

– Прости, но нам пора.