– Бегать умеет, – произнес молодой голос.

– Ага, бойкая попалась, – сочно вымолвил бородач-гранатометчик, – Ну, это не беда, Аверченко. Тяжела в поимке, легка в постели. Представляешь, на краю земли – русская баба. Давненько у меня их не было…

– Тебе Истомин за нее башку открутит, Дерипуз. Лично я от этой красавицы держусь подальше, а ты давай, раз жизнь недорога.

– Да ладно, Истомин опять напьется. Пара банок текилы – и готов. Вот увидишь, снова будет куролесить после программы «Время». Не до бабы ему будет… Ладно, разберемся. Понесли добычу…

Когда я проснулась, первая мысль была утешительной: ПРИВИДЕЛОСЬ. Вторая еще лучше: С УМА СОШЛА. А как проверить? Делать было нечего, глаза не открывались, я стала вспоминать и подвергать анализу. Память работала лишь до слов «Понесли добычу». Потом – туман с бледными прорывами. Меня везли, пересаживали в катер, переправляли с острова на остров, опять везли – возможно, в горы, судя по тому, как ревел мотор, и кровь отливала от головы. Волокли по ступеням, по извилистым коридорам, бросили. Разве так должны обращаться с соотечественниками?

Я прислушалась. На улице посвистывал ветер, за стеной монотонно что-то стучало. Открывать глаза было трудно, веки придавило чугунной плитой. Ничего хорошего я не увидела За окном густела свинцовая мгла. Смеркалось (или светало?). В комнате имелись четыре стены, пол и потолок, дверь, окно. И никакой мебели. Наверное, со смыслом. Мебель напоминает о временах, проведенных в цивилизации, и плохо дисциплинирует.

Итак, я находилась в заточении. Оригинально. Я покосилась на свою одежду. Одеждой прилипшие к телу тряпки можно было назвать лишь условно, но уязвимые места они прикрывали. Туманность за окном не позволяла рассмотреть, во что превратились моя кофточка и джинсы – но можно представить, во что превращается одежда после авиакатастроф и бега по джунглям. И чем она при этом пахнет.

Я сползла с брезентовой подстилки, пропахшей рыбой, подошла к окну. Ноги тревожно подрагивали. Ныла коленка. За толстым стеклом все было мутно, неотчетливо. Проступали скалы, обмыленные ветрами. Они полого сползали вниз. Что внизу, просмотру не подлежало – у подножия клубился туман. В небе зависли облака – неподвижные, похожие на каменные изваяния. Такие же тяжелые, даже ветер их не брал. Это смотрелось фантастично – за окном свирепствовал ветер, выл, бился в стекла, а облака висели, словно прибитые гвоздями… Различалась мглистая полоска моря, да черные камни, уступами сползающие к берегу. И маленькие деревья «рюмочной» формы – в качестве оживления пейзажа, они тоскливо грудились среди скал.

В комнате было душно. Я попробовала открыть окно, просунув руку сквозь прутья решетки. Но только палец содрала: шпингалеты вросли в алюминий. Требовались мужские руки. У меня не было мужских рук. Мои руки даже для женских слабоваты.

В я встала посреди комнаты и стала высасывать кровь из пальца. Ничего страшного, – уговаривала я себя – главное, живая. Надо успокоиться и, за неимением вещей, разложить по полочкам мысли. Я вытерла слезы и стала думать. Всплывали образы. Бегущие люди, горящий лайнер, стрельба на поражение. Живот мадам Мандрелл, порванный автоматной очередью, мертвый Ник. Тельце Пэгги, нашпигованное пулями, как взрослое. И три исходных момента: страшно, больно, НЕПОНЯТНО. Последнее, вообще, наотмашь. Сто вопросов. Каким бы ходом пошли события, не обратись я за помощью к Яше Козьману? Куда бы завела кривая, не приведи я к турникету сержанта Майерса и сержанта Байерса? Что бы было со всеми нами, не зацепи крыло самолета… а что оно, кстати, зацепило? Как соотносится история фантаста Бригова о пяти миллионах с интересом к моей персоне конкурирующих группировок? Почему одну группировку уничтожает другая, а другую – третья, вроде не имеющая к этому делу отношения? Что вытворяет после моего отъезда из Нью-Йорка четвертая группировка (а по моему глубокому убеждению, группировка называется «массовик-затейник Бригов»), и что она там вообще думает?